— Милый, потерпи…
Потом медленно, из последних сил поднялась и тяжело навалилась на спасительную дверь, ожидая, что та распахнется и выпустит ее наружу.
Однако дверь не распахнулась.
«Заперта. Снаружи», — почему-то ничуть не удивилась Ай-я. Будто знала: так оно и будет. Впрочем, удивляться не было ни времени, ни сил.
Вдоль стены, стиснув зубы, Ай-я двинулась к окну. Языки пламени (почему-то белые, как редкий в здешних местах снег) уже вовсю ползали по потолку. Ай-я едва сдерживала приступ рвоты. Наполненная едким дымом грудь хрипела, как рваные кузнечные мехи.
— Гвир! — слабо простонала Ай-я.
К окну уже было не подойти: там полыхал огонь.
Почему?
За что?
Разум отказывался что-либо понимать. И только одна мысль молоточками выстукивала в висках:
— Ведь это не ты? Правда, Гвир?
2
Хижина горела, но разгоралась медленно, будто нехотя, отчаянно дымя, — черные клубы поднимались вверх, заволакивая небо. Хорошо горел лишь принесенный рыболовами хворост: он весело и озорно потрескивал, разбрасывая ярко-оранжевую капель огня и целые тучи пепла, которые легкий ветерок тут же торопился разнести по двору.
— Странно как-то горит, видишь?
Питер выглядел довольным. Рух, напротив, с испугом наблюдал за происходящим, медленно отступая к калитке. Он нервно теребил пальцами прыщавый подбородок, тихо приговаривая:
— Сделали уже. Может, я пойду, а?
Гнус стоял рядом с группой охотников, которые о чем-то шептались между собой. Он усиленно пытался принять безразличный ко всему происходящему вид, но глупая улыбка, которая то и дело вспыхивала на его некрасивом, раскрасневшемся от пота лице, выдавала его. Гнус боялся и потому старался держаться поближе к охотникам — случись что, те в обиду не дадут. Охотники тоже понимали это. Они презрительно поглядывали на рыболова, но гнать не гнали: стоит и пускай. Жаль только, все так просто получалось. Знатная могла быть «охота», но, видно, Питер набрехал: ни колдовства, ни Гвирнуса. Ни-че-го.
Питер и рыболовы могли справиться и сами.
— Странно горит, — повторил Питер, стряхивая осевший на рубаху пепел.
— Чего же тут странного? — пробормотал Гнус.
— Да ведь Геева не так горела. Сразу вспыхнула. А тут — будто отсырела насквозь. Дымит, а что толку? Эй! К дубу лучше не подходить, — внезапно крикнул Питер кому-то из скучавших в сторонке охотников.
Между тем из малинника на четвереньках выполз Вислоухий. Медленно встал. Отряхнул перепачканные колени. Мутным взглядом оглядел Питера, охотников, Руха. Лицо его было необычно бледным, даже оттопыренные уши, казалось, обвисли и походили на засохшие прошлогодние листья. Вся рубаха рыболова была вымазана чем-то серо-зеленым. Глазевший на приятеля Рух вдруг торопливо пробормотал:
— Конец.
Вислоухий, пошатываясь, направился к Питеру, но, не пройдя и пяти шагов, вдруг согнулся пополам, во рту его что-то булькнуло, и он громко рыгнул, выплеснув из себя струйку грязно-зеленой жидкости.
— Уф! — Он вытер мокрый рот рукавом. Выпрямился. Попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, и лицо его исказила жутковатая гримаса страха. — Съел что-нибудь не то. С утра, — жалобно произнес он, — отравился малость. Пройдет.
Теперь уже все — и охотники, и Питер, и Гнус с Рухом — уставились на него.
— Это не хворь. Нет. Совсем не похоже. Вот увидите. Там, — он ткнул себя пальцем в грудь, — под рубахой, не бойтесь, и нет ничего. Ну этих… Язв. Да. Я же здоров. Отравился я, — торопливо бормотал рыболов, медленно приближаясь к застывшему в ужасе Питеру.
— Еще один, — прошептал охотник.
— Здоров я, — сказал Вислоухий и снова рыгнул зеленоватой жидкостью, едва не забрызгав сапоги Питера. — Здоров, — упрямо повторял он, почесывая плечи, шею, грудь. С каждым мгновением взгляд его становился все более бессмысленным, а бормотание все более неразборчивым.
Питер невольно отодвинулся в сторону. Вытащил из голенища охотничий нож. Угрожающе прошептал:
— Не подходи!
Вислоухий всхлипнул:
— Здоров я. — Он уже и сам не верил в то, что говорил. Глаза его метались вправо-влево. По двору. Все кружилось в невообразимом танце: лица, затоптанные охотниками грядки, дурацкий (страшный?) дуб, горящая хижина. Вислоухий как будто впервые увидел ее. Он довольно крякнул и зло сказал: — Она это все. Она. Уб-бью! — вдруг громко закричал он и с необыкновенной прытью бросился к объятому пламенем крыльцу. Питер опомнился первым.
— Он ее выпустит! Стой, дурак! — заорал охотник, но Вислоухий уже не способен был что-либо соображать. Движимый одним-единственным — последним в его жизни — желанием убивать, он легко взбежал по крыльцу и с такой силой рванул дымящуюся дверь, что та вдруг не выдержала: что-то громко хрустнуло, и она слетела с петель, открывая темное жерло входа, откуда тут же повалил дым.
— Убью! — донесся до Питера и охотников уже не крик — вопль Вислоухого, и он шагнул в хижину.
— Стой! — снова крикнул Питер, внезапно ощутив, как поднимается со дна желудка тяжелая муть.
«Хворь?» Охотник сплюнул, невольно взглянул на могучее дерево, которое равнодушно шелестело молодой листвой. «Не хворь — страх», — успел понять он и в то же мгновение краем глаза увидел внезапно возникшую у забора могучую фигуру Гвирнуса.
3
Семеро.
Рыболов (как его? Рух?) не в счет. Слизняк. Все они слизняки. Он и ножа-то держать не умеет.
Значит, шестеро. Питер и остальные. Те, что стояли ближе к дубу. Охотники. Кое-кого из них Гвирнус знал. Ближе всех к нему — Нарт, с луком за спиной. Пока за спиной. Шаг за калитку, и лук окажется у него в руках. Этот стрелять умеет. Лесной олень не сделал бы и двух прыжков. Но он не олень. Он — Гвирнус.
Мозг нелюдима лихорадочно работал.
Сколько ударов сердца он медлил?
Один?
Горящий дом.
Ай-я.
Там?
Жива?
Дверь открыта, значит, Ай-я могла выскочить. Почему ее не закрыли снаружи? Слишком уверены в себе? («Долго думаешь, Гвир»).
Еще — Плешивый. Тот, что ближе всех к дубу. К этому близко не подходи. Силен, как ведмедь. А то и похуже. Глуп. Но если уж сцепиться в ближнем бою — конец. Остальные трое с другого конца Поселка. С луками, значит, охотники. Но уж всяко не такие, как Нарт. Еще двое подойдут со двора Керка. Те, что пытались обойти его сзади, да собака помешала. Гилд не в счет. Он уже далеко. Значит, не семь. Девять.
«Хорошее число», — подумал Гвирнус, сжимая прохладную рукоять охотничьего ножа.
Двадцать шагов.
