— Вурдик? То есть как?
— А так, — сказал Вурдик, — живу и в ус не дую. — Он казался немножко грустным, немножко виноватым. — Вот видишь, иногда появлюсь и сам не пойму: я это или не я. Тебе хорошо?
— Хорошо. — Ай-я пожала плечами. Что-то странное происходило с ней, но не рассказывать же об этом первому встречному. — Хорошо. Он не плачет. Совсем.
Вурдик снова сделал несколько то ли неловких, то ли особенно сложных взмахов рукой (Ай-я ощутила звенящую пустоту в голове и легкость во всем теле).
— Ты готова? — спросил Вурдик.
— Да.
— Его нет, — просто сказал человечек. — Ее, — поправился он и, прищурившись, посмотрел на Ай-ю. — Ты понимаешь? Ты ведь давно уже поняла это?
— Кого?
— Ребенка. Ты ведь знала, что так и будет. Ты боялась его.
Ай-я кивнула.
— А теперь?
— Не знаю.
Ай-я оглядела поляну: где же он — маленький, красный, орущий, наверняка уже описавшийся, наверняка замерзший («Как? как я могла спать?»), где?
Вокруг лишь разбросанные по поляне валуны, слегка примятая ливнем трава.
Молчание.
Тишина.
— Увы! — смешно развел руками Вурдик.
Но Ай-е было не до смеха.
— Мой, — устало пробормотала женщина. «Мой», — казалось, шелестела листва.
— Я хочу плакать, — вдруг сказала Ай-я.
— Плачь, — сказал Вурдик.
— Я не могу.
— Да.
Как-то незаметно он вытащил из-за пазухи соломенную шляпу и нахлобучил себе на макушку.
— А то удар будет, — пояснил он.
— Удар? — равнодушно спросила Ай-я.
— Солнечный. — Вурдик грустно кивнул.
— Где же тут удар-то схватить? Тень одна.
— А вот возьмет и будет, — упрямо сказал Вурдик. — А тебя Ай-я зовут, я знаю, — добавил он.
— Что ж тут не знать?
— Ну, я пошел. Пора мне. А за Гвирнуса не беспокойся. На корень он наступил. На гиблый. Подсунули ему. Ну да ничего: корень не ведмедь.
— Эй, погоди, не уходи, — слабо крикнула Ай-я.
Но Вурдик уже исчез, растворился в воздухе. «Вурдик, Вурдик», — несколько раз, как заклинание, повторила Ай-я, где-то в глубине души понимая, что в этом мире людей в самую трудную минуту жизни у нее появился друг.
Не у человека — у вурди.
Отныне она, он (не Ай-я, женщина, жена — он, вурди) был не один.
— Вурденыш… Мой…
Лес вздрогнул — меж деревьев метался дикий, не человеческий, не звериный вой.
Так плакал вурди.
Книга вторая
ЕДИНСТВЕННЫЙ
Часть первая
ВОЛЧИЦА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
— Ишь как завывают… Тсс! Вроде как тише стало. А все будто стонут… Ох и много их… Вот. Опять. Громче. Вроде как рядом совсем. Аж сердце заходится. Слышите? Нет, ничего-то вы, сплюшки-соплюшки, не слышите. Да и не надо вам ничего слышать. Спите. Вот так — укройтесь с головой и спите. Баю-бай. Мало ли кто там бродит? А может, это и не волки вовсе, а вьюжка-подружка вокруг дома вьется, ветрам не дается, все-то ей неймется, зато нам с вами у-у-у как спать хо-очется!
Ай-я зевнула.
Давно уж не было такой вьюжной зимы.
Вьюжной. Снежной. То не по-зимнему теплой, с бурными оттепелями. То наоборот — озверевшей от холода. Кусачей, и не то чтобы кусачей (очень даже приятно, когда легкий морозец хватает тебя за щеки), а вцепляющейся мертвой хваткой — в губы, щеки, лицо, руки, ноги, плечи, живот, — тут уж и кроличьи шубки не подмога — лучше сиди дома, не высовывайся: прихлебывай себе горячий отвар из собранных летом трав, поглядывай в окошко, присматривай за пышущей жаром печкой, жди с лесного обхода Гвирнуса да рассказывай детям сказки. «Лет этак двадцать, и буду я один к одному Гергамора — нос крючком, лицо сморчком, — улыбнулась про себя Ай-я. — Вот только про зубы не знаю — сколько лет прошло, а все как у молодухи. Видать, доля такая у вурди — зубастая — никуда от нее не денешься. А впрочем… Ведь Гвирнус-то жив. Не тронула я его. Сберегла. Да и как же иначе. Сама мужа себе выбрала. Сама выбрала — сама и терпи». — Ай-я снова улыбнулась, подперла голову рукой.
— Тсс… Спите. Мало ли кто там бродит…
«А ведь и впрямь волки», — тревожно подумала Ай-я. И не один. Стая. С чего бы это? Чуть не под окнами? Рядом с людьми? (У-у-у! громко-то как!) Голод в лесу. Вот и пришли. Зверья нынче почти не видать. Не то что прошлый год. И позапрошлый. Попробуй-ка упомни, да только вроде и не было такого-то. Здесь. На новом месте… Ай-я вздохнула. Взглянула на спящих детей. Потом в темное окошко. Да и какое оно новое? Теперь-то, десять лет спустя? Когда-то — да, поляна как поляна, вокруг березы да малинник — в самый раз ведмедевы места. Ай-е поначалу все равно было — ни жива ни мертва лежала, уж и не вспомнить, как добралась. Ни о чем и думать не могла, кроме как о потерянном ребенке. Потом только, на третий день (Гвирнус уж и землянку для начала выкопал), очнулась, на малинник ему указала. Мол, что ж ты, сам не видел, что ли? Жди теперь ведмедя. А ну как дети у нас будут… По глупости сказала. Видать, не соображала еще толком. Вздрогнул он тогда. Как-то нехорошо вздрогнул. Всем телом. На нее посмотрел (пристально так). Глаза тоже нехорошие, чужие. До этого-то ни слова про потерянного ребенка не сказал, вроде как сам в душе винился, что жену не уберег. А тут… (Ай-я вздохнула) и слов не надо было — будто высек. Потом усмехнулся (тоже недобро), под руку взял, буркнул что-то, она с расстройства еле разобрала: мол, повытаскаю я тебе эту малину, да тут же и ушел. В лес. Даже ножа охотничьего не взял. Даже не обернулся. Плечи сгорбленные, идет, чуть не о каждую кочку спотыкается. Ай-я его таким и не видела. Жалкий какой-то. Чужой. Скрылся в перелеске, она и подумала — навсегда.
2
Меньше чем через год родился Раинус.
Тут уж Гвирнус не оплошал. Еще по осени, как ясно стало насчет живота, в старый Поселок наведался. Ох как не хотелось ему ее одну оставлять! Но делать нечего — бежали-то налегке, один нож охотничий и был. А как же на пустом месте да с одним ножом? Хотела было Ай-я про то, что нож-то и не нож вовсе, рассказать, но тут же и одумалась. Выбросит. Не посмотрит, что за всю свою жизнь с этаким ножом ни одной царапинки не имел. Ушел, а нож ей оставил. На всякий случай. Так что пока ждала, изволновалась вся. Плохо безоружному в лесу. Ну да ничего. Обошлось.
Воротился с огромным мешком. На шкурки выменял. Лисьи, беличьи. Даже норка была. Инструмент принес, материалу всякого, иголки, нитки, посуду… Много чего. Непонятно, как и донес. Помнится, пошутила она тогда: мол, во дурной, сколько повелителей в дом натащил. А он посерьезнел сразу, насупился, нет, говорит, я с этим мешком к Гергаморе заходил. Она, старая карга, как их на чистую воду вывести, знает. «Вывела?» «А то как же, — отвечает, — двое их там было. Одного я вроде встречал. Рябой такой. У него еще уши оттопыренные. Коли б не старуха — прибил бы дурака». «А второй?» «Второго не знаю. Худющий, как жердь. Волком смотрит. Я, глядючи на него, Хромоножку вспомнил. Тот не так смотрел. Чего, говорю, уставился, не нужен ты мне. А он губы надул, мол, доброе дело сделать хотел. То бишь за мной увязаться. У меня что, медом намазано, что ко мне повелители липнут? Спросил я его, а он еще пуще разобиделся. Плеваться, дурак, начал. Ну я ему доброе дело и показал!» «Ударил?» — спросила тогда Ай-я. «Нет, только за ухо взял и к печке. Думал, дай-ка отогрею немного…» «Ну?» «Что „ну“? Визжал дурак. Я его и пожалел…»
