Лайл сбежать не пытался. Знал, что игра окончена. Смертная казнь грозила уже за отказ впустить полицию на борт. От рокового приговора в этом случае еще можно было увернуться – подмаслить, задобрить, договориться. Но после столкновения дороги назад уже не было. Со времен эпидемии, превратившей Блистающий Пояс в Ржавый, повреждение обитаемого спутника считалось худшим из преступлений. На этом фоне сорок три смерти почти ничего не добавляли к тяжести преступления.
Лайла Меррика арестовали, судили, признали виновным по всем пунктам обвинения и приговорили к необратимой нейросмерти. Поскольку стало известно, что он клонировал свое сознание, был применен закон Мандельштама. Специально назначенные чиновники, называемые стирателями памяти, занялись отслеживанием и уничтожением всех альф и бет Меррика. За стирателями стояла вся технологическая и юридическая мощь Феррисвильской конвенции. Они пользовались аппаратурой и программами, устойчивыми к плавящей чуме, могли прочесать любую базу данных или архив, выудить малейшие следы запрятанной копии – и стереть целиком массив данных, заподозренный в сокрытии преступного кода. Стиратели отличались усердием и отменной квалификацией.
Но Джим Бакс не оставил друга в беде. Перед тем как петля закона окончательно затянулась, позднейшую альфа-копию спасли от ищеек, воспользовавшись помощью друзей Лайла – а некоторые из них были личностями, мягко говоря, жуткими. Тут же поменяли учетные записи клиники, где происходило копирование, представив дело так, будто Лайл пропустил последний назначенный сеанс. Стиратели несообразность заметили, несколько дней размышляли, но в конце концов решили, что пропавшая копия никогда и не существовала. Чиновники ограничились стиранием всего прочего и на том посчитали работу сделанной.
Так Лайл Меррик ушел от правосудия – в определенном смысле, конечно.
Джим Бакс согласился приютить альфа-копию Лайла, спрятать в том месте, куда власти и не подумают заглянуть. Но с условием: Меррик заменит собой судовой интеллект «Буревестника», альфа-копия человеческого разума возьмет под контроль набор подпрограмм и алгоритмов гамма-уровня, управляющих межпланетным грузовиком. Настоящий разум – пусть и запечатленный в информационных потоках электронного носителя – притворится программным продуктом.
То есть на судне поселится самый настоящий призрак.
– Но почему отец так поступил?! – воскликнула Антуанетта.
– А ты как думаешь? Он хотел позаботиться и о друге, и о дочери. И придумал способ защитить обоих.
– Защитить? Не понимаю как.
– Если бы Лайл Меррик не согласился, он бы отправился в электронный рай. Твой отец не пошел бы на риск ни на каких других условиях. А так он мог получить выгоду, кроме морального удовлетворения от спасения друга – вернее, его части.
– И что же это за выгода?
– Лайл пообещал присматривать за тобой после смерти Джима.
– Еще чего! – отрезала Антуанетта.
– Никто не думал тебя оставлять в неведении, собирались рано или поздно рассказать… Но годы шли, потом Джим умер… – Ксавьер покачал головой. – Знаешь, для меня это тоже нелегко. Думаешь, приятно в одиночку хранить такую тайну? Антуанетта, это же чертовых шестнадцать лет! Когда явились те чинуши, я был зеленым юнцом. Твой отец только-только взял меня под крыло, поручил обслуживать «Буревестник». Конечно, я знал про Лайла Меррика.
– Я не понимаю. Что значит «присматривать за мной»? Это же не тошнотворный голосериал, где у отцов с дочерьми всегда проблемы. Все эти «ты никогда не говорил мне, что любишь» и прочая хрень. У нас такого не было, мы прекрасно ладили.
– Я знаю. В том-то и дело. Джим хотел удостовериться, что и после его смерти будет кому позаботиться о тебе. Он же не сомневался, что ты захочешь летать на «Буревестнике». И не был против. Больше того, хотел, чтобы ты летала. Он же гордился тобой. Правда гордился. Считал, что пилот из тебя получится даже лучше, чем из него, а уж бизнес ты наверняка поведешь успешнее – в тебе здоровая деловая жилка.
Антуанетта с трудом сдержала улыбку. Подобные комплименты ей часто говорил отец, но от другого их услышать было вдвойне приятней. Это ведь означает, что отец не просто хвалил дочь, а по-настоящему высоко оценивал ее способности.
– И что?
Ксавьер пожал плечами:
– Мужчина хотел позаботиться о дочери, только и всего. Разве это преступление?
– Не знаю… И как они договорились?
– Лайл поселится на «Буревестнике» и сымитирует прежний интеллект гамма-уровня, чтобы ты никогда не заподозрила о существовании ангела-хранителя. Лайл должен был осторожно присматривать и подправлять, следить, чтобы ты не попала в опасную переделку. Знаешь, с Лайлом могло хорошо получиться, он славился отменным инстинктом самосохранения.
Антуанетта припомнила случаи, когда Зверь пытался отговорить ее от тех или иных поступков. Такое случалось не раз, и всегда она считала странные попытки машины следствием чересчур осторожной программы судового интеллекта. И ведь не ошибалась. Это и была осторожность. До трусости. Только не программная.
– И Лайл согласился?
– Пойми, он страшно мучился совестью. Заедал себя буквально до смерти. Первое время то отключался, уходил в спячку, то убеждал друзей стереть его. Содеянное тяжело на него давило. Он не хотел жить.
– Но ведь благополучно живет!
– Потому что Джим дал ему смысл жизни – заботу о тебе.
– А что это за ерунда с «юной леди»?
– Маскировка. Надо отдать парню должное, он держался превосходно – пока дело не приняло крутой оборот. Но в той ситуации вряд ли можно его винить за панику.
– Наверное, нельзя, – сказала Антуанетта, вставая.
– Так что? Ты больше не будешь? Ну, насчет этого?
Антуанетта обернулась, сурово посмотрела ему в глаза:
– Нет, Ксав. Я буду. Я все понимаю. Даже то, почему ты мне лгал столько лет. Но лучше от этого не становится.
– Прости, – проговорил он, глядя в пол. – Я всего лишь пообещал твоему отцу…
– За это я тебя не виню, – ответила она.
Позже они занялись любовью. Было не хуже, чем раньше. А может, и лучше, потому что злость, отчаяние, ярость, облегчение еще плескались все разом в ее душе. Она и в самом деле больше не винила Ксавьера. Услышав его рассказ, поняла: он не мог сказать правду – по крайней мере, до тех пор, пока Антуанетта не выяснила бо́льшую ее часть сама. И отца она не слишком винила. Он всегда заботился о друзьях и вдесятеро больше – о дочери. Все так типично для Джима Бакса.
Но оттого принять правду было не легче. Когда Антуанетта думала, сколько времени провела на борту «Буревестника», не зная, что рядом Лайл Меррик, постоянно подслушивавший, а может, и подглядывавший… ее захлестывала горечь. Это же так глупо! И подло!
Вряд ли это можно вот так запросто простить или забыть.
