Эдмонд Уэллс, «Энциклопедия относительного и абсолютного знания», том VII
59
Глаза зверя налились кровью, ноздри раздулись, он рычал и брызгал слюной. Издавая грозный рев, он неистово молотил своими длинными лапами по кустам. Сзади приближались крики преследователей.
Давид Уэллс был одним из тех, кто ломал сухие деревяшки, таким образом принимая участие в облаве. Воины-пигмеи окружили жертву и теперь угрожали ей металлическими наконечниками копий. Ба’са’ба’ба’нги’йя была гориллой, в данном случае самцом как минимум двухметрового роста. Он вращал сжатыми в кулаки руками и в виде устрашения бешено колотил по земле. По знаку возглавлявшей охоту Нускс’ии пигмеи затянули какую-то резкую, прерывистую многоголосную песнь, которая животному пришлась явно не по душе. Женщины набросили на гориллу сеть. Тон голосов стал выше и пронзительнее. Чем больше они пели, тем больше неистовствовал зверь.
Затем из толпы охотников вышел молодой пигмей. Подросток взмахнул копьем.
— Это его посвящение, — шепнула Нускс’ия Давиду, и объяснила: — Вот так маленькие и побеждают больших.
Подросток напустил на себя грозный вид, но горилла вдруг разорвала сеть.
«Прекрасный пример адаптации приматов к людям, которую те явно недооценивают», — подумал Давид.
Вырвавшись из сковавших его пут, самец встал напротив подростка, чтобы продемонстрировать, что он сильнее и ничего не боится. Другие охотники тут же бросились товарищу на помощь, но горилла вдруг схватила копье и сломала его пополам как обыкновенную веточку. Затем круговым движением своих огромных рук оттолкнула всех, кто оказался в зоне досягаемости.
Подросток был парализован страхом. Охотники и их добыча стояли лицом к лицу, и никому из них не удавалось добиться решающего преимущества.
Тогда Давиду пришла в голову мысль. Он показал горилле плод и стал его демонстративно есть, бросая ей вызов. Из носа зверя брызнула слизь. Давид показал ему еще один. Горилла бросилась вперед, разбросав охотников, но француз положил плод в металлический кувшин, прикованный цепью к дереву. Засунув внутрь руку, обезьяна его схватила, но вытащить обратно кулак с зажатым в ней предметом не могла. Она дернула руку, но кувшин ее не пускал.
Отпускать плод горилла, дошедшая до крайней степени раздражения, не желала. Глаза ее полыхали гневом. Тогда Давид спокойно взял большой камень, встал позади животного и ударом по затылку уложил его на месте.
Теперь подросток-пигмей мог разить обезьяну сколько угодно. Что он и сделал, издав победоносный крик.
— Ловко, — прошептала Нускс’ия.
— Об этой уловке я вычитал в «Энциклопедии», написанной моим предком, Эдмондом Уэллсом.
— Стремление к обладанию представляет собой ловушку получше, чем наши сети и копья, — признала молодая женщина. — Подумать только: чтобы обрести свободу и сохранить жизнь, ему было достаточно лишь разжать руку и отказаться от плода.
— Это лучшая иллюстрация того, что порой от добычи нужно отказаться. Ловушка, основанная на желании сохранить то, что нам якобы принадлежит.
Через несколько минут шестеро мужчин, привязав грузную добычу к большой ветке, понесли ее на плечах, затянув еще одну многоголосную песнь, металлические нотки которой по сравнению с предыдущей были несколько ниже.
Вернувшись на стойбище, подросток потряс головой гориллы в воздухе и отдал ее колдуну Майе’мпе. Старик поздравил его, подарил колье с ножом для чистки овощей в виде подвески, осмотрел добычу, отгоняя мух, уже норовивших сесть на нее, схватил мачете и рассек череп животного, как кокосовый орех.
Затем столовой ложкой зачерпнул немного мозга, с видом знатока его попробовал и положил в миску. В этой вязкой розовой субстанции, казалось, еще билась жизнь. После этого Майе’мпа взял лиану и какой-то корешок, разложил их по мискам и с помощью пестика стал измельчать до тех пор, пока в первом случае у него не получилась кашица, а во втором — порошок.
Давид следил за всеми этими приготовлениями с неослабевающим интересом. Он подумал, что это напоминает собой перуанскую церемонию приготовления аяхуаска. Там шаман тоже смешивает субстанции двух растений, совместно обеспечивающих психотропный эффект, которого ни одно из них, взятое отдельно, дать не может. Колдун Майе’мпа соединил вместе порошок корешка, кашицу лианы и мозг гориллы, которые образовали собой охряного цвета массу, пахнущую кровью и перцем.
— А для чего служит мозг гориллы? — спросил Давид.
— Всего лишь для вкуса, — прошептала Нускс’ия.
— Вот как? Неужели нельзя было сделать то же самое без мозга гориллы?
Нускс’ия даже не потрудилась перевести:
— За кого вы нас принимаете, би’пеНе Уэллс? Когда мы срезаем лиану, извлекаем из земли корешок и убиваем гориллу, их нужно есть. Все это мы сделали для вас. Так уважайте проделанную работу, вы не в ресторане!
Давид опять посмотрел на месиво, затем на обезьянью голову. Ее глаза были по-прежнему открыты, язык свешивался на бок. Череп напоминал собой наполовину выеденное яйцо всмятку. Молодой человек подумал о том, что таково наказание для тех, кто не смог или же не захотел эволюционировать. Эта человекообразная западная горилла, много крупнее и сильнее, чем Хомо сапиенс, была принесена в жертву без всякой на то необходимости — потому что не смогла научиться укрощать огонь, изготовлять инструменты, не придумала сети, копья с металлическими наконечниками и яд. Глядя на зияющий череп, Давид подумал, что западная горилла не совершала фундаментальной ошибки в плане выбора направления эволюции вида. Она просто забыла о необходимости развиваться, довольствуясь благополучной жизнью, питаясь и воспроизводя потомство благодаря преимуществам, которыми ее наделяла недюжинная мышечная сила.
Горе тем, кто позволяет себя обогнать в эволюционной гонке на выживание. Те, кто остается позади, превращаются в ингредиенты, предназначение которых — сделать кашицу не такой горькой…
Давид вспомнил, как он читал в «Энциклопедии относительного и абсолютного знания», что еще до обезьян та же самая судьба постигла и лемуров. Единственная их ошибка заключалась в том, что они «устарели». И когда появились первые обезьяны, они проявили себя более агрессивными, более плотоядными, более сплоченными, чем лемуры, которым не оставалось ничего другого, кроме как в массовом порядке бежать на остров Мадагаскар.
Колдун окунул в охряную массу три пальца с черными ногтями и протянул ее молодому человеку:
— Вы должны это съесть, би’пеНе Уэллс.
Давид застыл в нерешительности, закрыл глаза и с гримасой на лице приблизил губы к крючковатым пальцам старика. В этот момент ему пришло в голову, что он может задержать кашицу во рту, заложив в промежуток между десной и щекой, а затем дождаться момента, когда ее можно будет выплюнуть (подобно тому, как он в детстве поступал с ненавистным ему красным мясом). Но увидел, что сзади за ним наблюдали другие пигмеи.
