Просторное помещение заводской проходной было пустым и гулким. Под потолком горит тусклый светильник, остальное освещение отключено. Лапин тщательно отряхнулся, похлопал себя по бокам, смахнул с плеч и рукавов налипший снег. Обил об колено шапку. Длинный, как в московском метро, ряд турникетов перекрывала толстая веревка с плакатом «Прохода нет».
Только самый первый коридор был открыт. Полная вахтерша с огромной револьверной кобурой на массивном бедре скучала за стойкой. Лапин поздоровался, женщина улыбнулась.
– Вот времена настали! Раньше, пока три тысячи человек впустишь, потом выпустишь... А сейчас едва десяток проходит...
– Мелешин пришел? – спросил Лапин, извлекая пропуск.
Не глядя в документ, богатырша нажала педаль, и турникет провернулся.
– Час назад появился. А чего вы сегодня оба сошлись?
– Дело есть. – Сергей шагнул вперед, и турникет щелкнул за спиной.
– Ну, раздело...
Вахтерша заблокировала проход и отправилась в караулку греться.
Раньше на заводе существовал строгий режим. С поступающими проводили беседу дубоватые комитетские отставники из первого отдела: бдительность, враг не дремлет, язык за зубами, осмотрительность в знакомствах, охрана государственной тайны, от вас зависит военная безопасность страны... Анкеты, проверка биографии, строгие расписки... Соответственно поддерживалась дисциплина: стоило опоздать хоть на одну минуту, турникет не откроется: вызывают мастера участка, и закрутилась карусель – объяснение, выговор, лишение премии, а то и тринадцатой зарплаты.
Смена начиналась в семь и заканчивалась в три, причем до прощального гудка ни один рабочий не имел права переступить порог проходной. Итээры еще могли пройти по своим зеленым пропускам, а работяга с желтым – ни-ни. Разве что по справке медпункта либо по специальному квитку от начальника цеха. А нынче бардак – проходной двор, шляются все кому не лень. И на работу Лапина нынче взяли без всякого первого отдела и даже без городской прописки.
Потому что раньше это был оборонный завод, «почтовый ящик 301», а теперь вполне гражданское объединение «Электроника». Впрочем, Лапин работал здесь еще пятнадцать лет назад, сразу после окончания техникума, и, хотя подробностей того времени особенно не помнил, мог с уверенностью сказать одно: бардак здесь был первостатейный и в те особорежимные времена.
Выдаваемый для промывки контактов спирт обязательно выпивали, а вместо него использовали запрещенный технологией ацетон. В конце месяца, квартала и года начинался обычный для любого производства аврал, и тогда блоки изделия выдерживали на вибростенде вместо положенных двенадцати часов всего сорок-пятьдесят минут. ОТК закрывал глаза на чистоту параметров и прочие погрешности, и даже подчиненные сугубо центру военпреды не проявляли особой придирчивости, потому что квартиры и прочие материальные блага они получали от завода. Красноглазые работяги, наплевав на первый отдел, готовы были под рюмку водки рассказать любому желающему все тонкости технологии, а за бутылку могли вынести и секретные чертежи оборонных изделий. На обороноспособность страны им было начхать, и агенты ЦРУ, МИ-6, МОССАД, да и всех других спецслужб мира могли найти здесь в изобилии материал для целевых вербовок.
Но дело в том, что ни ЦРУ, ни разведке островного государства Бурунди не могло прийти в голову интересоваться продукцией «триста первого», потому что здесь выпускались давно устаревшие и повсеместно снятые с вооружения радиорелейные станции дальней связи «Цветочек». Более того, ЦРУ было невыгодно проводить здесь свои подрывные операции, ибо выпуск «Цветочков» влек дальнейшее отставание Вооруженных Сил СССР, что отвечало стратегическим интересам США.
Когда, отслужив в армии и отработав шесть лет на таком же почтовом ящике в Подмосковье, Лапин вернулся в Тиходонск, то обнаружил, что режимный «триста первый» одним из первых предприятий оборонки потерял управление в бурном море рыночных реформ. Получив несколько смертельных пробоин, он теперь медленно, но верно шел ко дну. В самом начале девяностых была запущена программа конверсии, предприятие сменило ведомственную принадлежность и было перепрофилировано под выпуск радиоприемников и стереомагнитофонов, отстававших от мирового уровня ровно настолько, насколько «Цветочек» отставал от американских спутниковых систем дальней связи.
Затем последовало преобразование госпредприятия в акционерное общество, директор Алтайцев, его заместители, главный инженер Казарьян и прочая руководящая братия вдруг чудесным образом превратились из наемных работников во владельцев контрольного пакета акций, а значит, и всего заводского имущества: двенадцати цехов, станочного и автомобильного парка, гигантских складских помещений, солидного здания заводоуправления, многогектарной заводской территории, прилегающей площадки для парковки заводского автотранспорта, двух баз отдыха на Черном море и санатория в Кисловодске, а также многого того, о чем рядовые радиомонтажники, сборщики, регулировщики, доводчики, настройщики, конструкторы и инженеры, мастера и начальники цехов даже понятия не имели.
Впрочем, все они тоже стали собственниками: у Лапина имелись еще акции и у Крыловой столько же, на каждой обозначена стоимость – сто тысяч рублей. Когда они получали эти солидные, с водяными знаками бумаги, столько стоил легковой автомобиль среднего класса, но и Сергей, и Тонька, да и все остальные «собственники» понимали, что скорей всего ни автомобиля, ни музыкального центра, ни костюма, да и вообще ни шиша они со своих ценных бумаг не поимеют. Не потому, что они были умудрены в вопросах приватизации, просто привыкли, что простой народ всегда наебывают, насаживают, обувают – для того народ и существует, чтобы начальники всех мастей могли на его горбу в рай ехать.
Так и получилось. Когда сто тысяч стоил автомобиль, продавать акции было нельзя, а когда столько стали стоить туфли отечественного производства, такая возможность появилась, причем покупали их те же Алтайцев и Ке через многочисленных усердных посредников. На вырученные деньги Тонька приобрела осеннее пальто себе и куртку Димке, да Лапину зимние ботинки. Так что и рядовые акционеры ощутили выгоду приватизации. Правда, эта выгода оказалась последней – дальше начался сплошной прогар.
Госзаказа теперь не стало, производство остановилось, помыкавшись по году в отпусках без сохранения содержания, пролетарии разбежались, переквалифицировавшись на прибыльные по нынешнему времени специальности. Монтажница четвертого разряда Крылова пошла торговать привозным ширпотребом на «Супермаркете», жгутовшица Серова выучилась на педикюршу, Танечка Михайлова из ОТК стала центровой проституткой, Петренко устроился сторожем на платную автостоянку прямо у проходной – очень удобно... Стоянку открыл Казарьян, оформив ее на свою жену, и теперь асфальтированная площадка, в которую не вложено ни рубля, приносит главному инженеру семь миллионов чистой прибыли ежемесячно. Так что приватизация выглядела для всех по-разному...
Регулировщику шестого разряда Лапину повезло: он остался в цехе номер два, который продержался на плаву дольше всех: им безраздельно владел сам Алтайцев, и по счастливому стечению обстоятельств именно для этого цеха имелись и заказы, и электроэнергия, и комплектующие. Но месяцев семь назад и здесь началась агония: перестали платить зарплату, потом отправили людей в долгосрочные отпуска, закрыли и опломбировали складские помещения. Поговаривали, что Алтайцеву цех стал неинтересен, ибо выплата долгов энергетикам, коммунальщикам и налоговой инспекции должна была съесть всю прибыль.
