Я связался с рубкой и сообщил Капитану об окончании погрузки. Вернее, попытался сообщить: горло саднило. Я что-то сипел, и сам себя понимал через слово. Но Смош услышал. И понял. Палуба выровнялась, а нагрузка на ноги подсказала, что мы отчалили на орбиту. И вдруг стены дрогнули, а я пребольно ушибся, треснувшись задницей о палубу.
Магнитные башмаки жёстко фиксировали стопы, а ускорение, с которым Смош уходил с орбиты, вдавливало меня в пол. Я и не думал сопротивляться. Лёг. Выпрямился. Но легче не стало: колени были подняты, их жгло огнём…
Через мгновение я подумал, что это Смош нарочно меня плющит, за то, что мы мало золота приняли на борт. Я хотел ему крикнуть, сказать, что не виноват. Объём исчерпан. Он ведь сам рассчитывал ёмкость трюма. Больше не взять, — движок не потянет. Но потом мне стало всё равно: от перегрузки стало темно. Я ощутил вес глаз, а щёки вместе с ушами потянулись к затылку. Я испугался, что они вот-вот растекутся по полу. Но через мгновение меня занимало другое: вот уж не думал, что у меня такой тяжёлый язык: ускорение вколачивало его в глотку. Чтобы не задохнуться, я повернул голову и прижался к палубе щекой.
Дышать стало легче, но поворачивать голову, наверное, не стоило.
Пока затылок упирался в пол, я отличал "верх" от "низа". У меня даже были представления о том, что такое "лево" и "право". Теперь же ориентацию перекосило так, что я казался себе мухой, раздавленной на покатом потолке чердака.
Держать колени ровно не получалось, тяжесть раздвигала их в стороны. Муха? Нет. Скорее цыплёнок… Цыплёнок табака. Здоровенный такой, плоский цыплёнок…
Собственно, на этом всё и закончилось.
Забытье оказало милость. Оно подарило тишину и покой…
* * *
В чувство меня привёл Роман.
Конечно, Роман, не "тунгой" же называть своего спасителя!
Он что-то давил у меня на лице, висках, массажировал грудь.
Я поднял руку и ощупал уши, — на месте!
— Встать сможешь? — спросил Смош.
Они помогли мне подняться. Но идти я не мог. Ноги не двигались. Они будто вросли в палубу.
— Он не отключил магниты, — проворчал Смош.
Роман немедленно склонился к моим ботинкам.
— Нас засекли, — неохотно признался Смош. — Пришлось спешить. Ты извини, Ян. Выбора не было…
Кажется, я плохо соображал. Они отвели меня в каюту, и я сразу уснул. То ли устал, то ли Роман укол сделал. Не помню. А может, чудеса его мануальной терапии…
В общем, что уснул — хорошо, плохо, что проснулся: стены по-прежнему хороводили с полом и всё норовили поменяться с потолком местами. На мгновение почудилось, что я оставил свой пост на погрузке. Даже сесть на койке не получилось, — свалился на ковёр. Лёг. Вытянулся и закрыл глаза.
Стало легче.
Стало легче настолько, что с закрытыми глазами удалось залезть в душевую и даже выбраться оттуда! Ступни болели, колени дрожали, и ныло всё тело, но я как-то справлялся.
Так, лёжа на полу и крепко зажмурившись, я оделся в чистое. Потом чуть приоткрыл глаза и сразу расстроился: рабочая куртка серым комом валялась рядом с койкой. Что сняли — спасибо. Но разве можно так с вещами обращаться? Я поднял тяжёлую от пота куртку и тут же её уронил: руки не держали. От малейшего усилия острая боль била по запястьям, и пальцы разжимались сами по себе, против моей воли. Только обняв обеими руками рабочую одежду, я сумел отнести куртку и брюки в бытовку к стиральному автомату. Ориентировался я теперь вприглядку: на мир смотрел сквозь полуопущенные веки, не рискуя во всю ширь распахнуть глаза.
После пяти минут передышки, я направился к трюму. Ботинки так и стояли неподалеку от дверей. Вот олухи! Это вместо того чтобы выключить магниты, они освободили захваты стоп и голенищ! Метрах в двух в сторонке валялась каска с прозрачным лицевым щитком. На полу и щитке — брызги крови. Никакого порядка! Как мог, я всё вычистил и протёр влажной тряпкой…
Потому что бардак хуже смерти.
Сперва Господь сотворил порядок, и только потом человека.
Без веры в эту истину, человек уподобляется скотине, которая ест и гадит одновременно… Но о вере я вам потом расскажу. Сейчас мне уборку закончить надо. С минимальным числом падений.
Я вернулся в бытовку и развесил выстиранную одежду в сушильно-гладильном шкафу. И только тогда побрёл в кают-компанию. За новостями.
Смош с Романом обрадовались мне. Хлопали по плечам, ерошили волосы. Оказывается, они ничуть не обиделись за то, что я так мало загрузил.
Я рассказал о проблемах с равновесием.
— Нистагмус вестибулярис, — немедленно перешёл на родной язык Тунга. — Травма среднего уха. Нехрен было головой крутить при пятнадцати "же". Потерпи несколько дней. Пройдёт…
— Руки болят, Тунга, — пожаловался я. — Запястья, локти, колени… В суставах будто песок засыпан.
Но он даже не глянул:
— Тендинит, эпикондилит… Постарайся два-три дня ничего не делать.
Вот это успокоил! Как же это "ничего не делать"?!
Потом они порадовали меня известием о крепком и здоровом сне нашего гостя. Как только выяснилось, что печь не работает, Тунга вкатал ювелиру какой-то гадости, Нич уснул и его прикрутили к койке. Так и спит, избавляя нас от необходимости что-то сочинять о целях и результатах экспедиции.
Вторая новость была значительно хуже: за нами погнался сторожевик, но, поскольку никаких опознавателей у нас в корпусе не было, быстро отвязался. Возможно, посчитал ложной целью. Эх! Из всех целей люблю быть ложной…
Но хуже всего было то, что из-за неработающей печи мы потеряли треть золота в объёме и столько же в чистоте породы.
— Тридцать тонн… — пряча глаза, сказал Роман.
— Тридцать?! — удивился я. — Трюм забит под завязку!
— Я и говорю, — он покачал головой. — Треть трюма — пневмоуплотнители. А в самом золоте много примесей: платина, иридий. Наверное, в пене собралась тяжёлая фракция. Очень мало серебра и меди…
— Платина, иридий? — недоверчиво переспросил я. — Они не могли быть в расплаве…
— Это половина! — Смош кулаком ударил по столу. — Половина! Я убью его!
Сказать по-правде, я сомневался, что Смош исполнит свою угрозу. От спонсоров предприятия мы как-нибудь отобьёмся. В крайнем случае, сделаем ещё одну ходку или две. А вот от Василисы не откупишься. Везёт же некоторым!
Наверное, Капитан подумал о том же:
— Этого даже наводчику не хватит… — сказал он. — А ещё нужно высадить деда и забрать Вита.
Я подумал, что это глупо, но сдержался. А вот хмурый Роман молчать не стал:
— Не понимаю. За каким чёртом мы с левым грузом пойдём на Трясунию? Деду всё равно, где мы его высадим. Пусть спасибо скажет, что из запоя вывели. И Виту без разницы: деньги у него есть. Лучше сбросить металл перекупщику, а потом к Виту… Он и не заметит, что мы на неделю опоздали.
