— Мне очень жаль.
— Может, тебе и жаль. А может, и нет.
Голос стукнул пустой пивной бутылкой по столу.
— А знаешь, что потрясло меня больше всего? После всего те самые копы снова заявились ко мне. Я по-прежнему считал, что мой сын пострадал зря. Сказал им, что у них нет доказательств. Особенно меня возмутили слова одного из них. Он заявил: «Все они виновны! Не нужно никаких доказательств. Они виновны уже потому, что они там». Наверное, я потерял самообладание; один из них тоже вышел из себя. Он ехидно поинтересовался, почему я считаю себя лучше его. Неужели потому, что работаю в таком месте и мне не приходится, как ему, каждый день разгребать дерьмо? «Вы такой умный… Но ни хрена не понимаете!» Так он и сказал. «Ни хрена не понимаете!» И он выдал мне, сколько всего им на самом деле обо мне известно. Боже мой, они влезли в мой банковский счет, в данные моего социального страхования, выяснили, как я учился в начальной школе, как служил во флоте, кому я звоню, с кем переписываюсь… Они знали обо мне все! Абсолютно все. Знали такие вещи, которые по идее никогда не должны раскрываться или давно должны были быть уничтожены. Я понял, что кто-то неустанно следит за мной, за всеми нами — почти с самого дня рождения.
— Интересно, как они раздобыли столько информации?
— Копы подозревали, что я замешан в дела сына. Узнав, что я — госслужащий, они поручили одному старшему офицеру раздобыть обо мне все, что только можно. Один из копов потом признался: он сам удивился, сколько всего всплыло.
— Где вы работаете?
— Какая разница? И ведь следят-то не за мной одним. Следят за всей страной. Кто-то где-то следит за всеми и все записывает.
— Нет, — не сдавался Диксон. — Мы приняли законы, которые запрещают подобную деятельность!
— Ты, Тедди, ни хрена не знаешь. Думаешь, они тебе скажут?
Презрительный ответ Голоса ошеломил Диксона.
— Наверное, о тебе просто наводили справки, потому что ты занимаешь важный пост… — осторожно продолжал президент.
— Я тоже навел кое-какие справки. По своим каналам… Я ведь не последний человек. Занимал руководящий пост, возглавлял секцию. И выяснил, что следят за всеми. От тебя, да-да, от долбаного президента и до какого-нибудь распоследнего бродяги из «Мусорного пояса».
— Если бы я узнал, я бы не допустил ничего подобного!
— Вот в том-то и дело. Ты ничего не знаешь. А по моим сведениям, вся эта информация должна где-то храниться.
— Поверь мне. Я правда ничего не знаю!
— Такое место есть!
Диксон заметил, что Голос вдруг задышал с трудом.
— Если такое место и есть…
— Оно… есть! — с трудом выговорил Голос.
— Где?
— Я… не могу… сказать… невозможно.
— Почему?
— Пошел ты! — неожиданно обозлился Голос. — Оставь меня в покое! Больше я ничего не скажу. — Он наклонился вперед и позвонил в колокольчик под столом.
— Пожалуйста, не надо больше, — умолял Диксон. — Пойдемте отсюда. Позвольте мне вам помочь. Обещаю вам защиту.
— Уже поздно. Мою семью уже не вернешь. Для некоторых из нас уже слишком поздно.
К ним вошел официант.
— Вы готовы принять гостей? — спросил он.
— Да, но не здесь. Мы поднимемся прямо в комнату. — Голос встал и жестом приказал Диксону следовать его примеру. Неожиданно он снова овладел собой.
Встав, Диксон почувствовал, что колени у него подгибаются. Он вытянул руку и схватился за подлокотник. Голова кружилась; ему с трудом удалось не упасть. Он не был технофриком, но знал, что аватары редко страдают от потери равновесия или болезни, если их специально не запрограммировали.
— Что ты со мной сделал? — спросил он.
— Мне нужно, чтобы ты раскрылся, — ответил Голос, протягивая руку и поддерживая Диксона. Официант подхватил его под другую руку.
— Ты что-то подмешал в мою колу… — Диксон говорил хрипло, с трудом. Перед глазами все плыло, но голова почему-то была ясная. Все как-то замедлилось, хотя двигался он без труда. Он позволил увести себя из комнаты. Прежде он никогда не испытывал наркотического опьянения. Как и остальные, время от времени он курил марихуану, чтобы успокоиться во время особенного напряжения или просто расслабиться, но сейчас все ощущения обострились и были четкими, ясными.
То, что началось как легкое покалывание, превратилось в настоящий прилив радостного предвкушения и энергии. Цвета стали ярче, люди, которые держали его под руки, стали назойливой помехой. Он стряхнул их, надменный и гордый, и величественно зашагал к двери в конце коридора. Он бы прошел ее насквозь, если бы официант не забежал вперед и не распахнул ее перед ним.
Он чувствовал, как кровь бежит по жилам, ощущал радостный подъем, предвкушение чего-то хорошего. Захотелось плакать. Хотелось кричать, смеяться. Аллилуйя! Рок-н-ролл! Отвал башки! Он еще никогда не чувствовал себя таким живым.
Все красиво.
Все имеет смысл.
Тедди Диксон, президент Соединенных Штатов, испытывал первый в жизни наркотический приход. Он не знал, что примерно то же самое регулярно испытывают все наркоманы в Реале и во Втором мире. Ради таких ощущений они живут… и умирают.
Спальня, в которую он вошел, была обставлена просто. Красивая, с цветастыми обоями. С потолка свисала небольшая позолоченная люстра. И добротная старинная мебель в стиле кантри. Посреди комнаты стояла кровать — широкая, под пологом на четырех столбиках, с зазывно откинутым пуховым одеялом.
Несмотря на пары опиатов, мозг извлек из памяти эту давно забытую комнату.
В изножье кровати стояла Клер.
Милая Клер… Эх, где мои шестнадцать лет?
Золотистые волосы коротко подстрижены, серые глаза, круглое личико, всегда готовое удивляться. Она была высокая, почти на дюйм выше его. И все равно ему нравилось, когда она надевала туфли на высоком каблуке; они подчеркивали ее длинные ноги, которые иногда доставали ей до шеи. И ее великолепную грудь. Твердую, чуть тяжеловатую. Всегда манящую, всегда просящую, чтобы ее потрогали. А иногда ее грудки зазывно выпирали из смелого выреза блузки…
— Я всегда любил твою грудь, — сказал он, пытаясь стащить с себя маску. Маска как будто приросла к голове. Он рванул ее, но безрезультатно.
— Оставь, — велела она. — Я и так знаю, какой ты. — Она улыбнулась своей замечательной улыбкой, которую он тоже помнил. — Тедди, как давно ты уехал!
— Ты не злишься? — Вдруг он вспомнил, как плохо обошелся с ней под конец: взял и бросил ее без предупреждения, уехал в большой город, поселился в университетском городке, в том мире, который хотел завоевать. Он почувствовал, как в глазах скапливаются слезы. Цвет обоев, словно отражая перемену в его настроении, сменился на синий. — Прости меня! — Она не хотела ехать с ним, хотела, чтобы они поженились, а ему бы потом перешла ферма ее отца. Этого ему было явно недостаточно — уже тогда. Тогда они без конца ссорились. У каждого была своя мечта. Однажды он взял и уехал и ни разу потом ей не написал. Объясняться он предоставил родителям. Им пришлось нелегко; ведь они жили в маленьком городке, где все друг друга знали. — Прости меня! — повторил он, и в комнате стало еще темнее, словно свет отражал его настроение.
