Уоррен протянул свои щупальца в самые разные отрасли — от эзотерических до абсолютно приземленных. Его фирмы производили спортивное оборудование и сувениры. Они разрабатывали мотивационные инструменты, системы управления человеческими ресурсами, программное обеспечение пространства доверия и интерактивные развлечения — что угодно и все сразу для прорвы потребителей, имеющих массу свободного времени. В данный момент уорреновские умельцы продвигали на рынок штуковину под названием «скользовки» — своего рода бесколесные коньки с низким коэффициентом трения, которые могут легко скользить по специально обработанному асфальту. Еще они заключали договоры на работы в области космических исследований. В 2008-м одна из коммерческих лабораторий группы произвела фурор, объявив, что создала так называемую «настольную кротовую нору». Самый супермодерновый из заявленных проектов назывался «протокол передачи сознания»; по словам авторов, их детище превзойдет Проект по расшифровке человеческого генома, но пока до реализации этой затеи оставалось не меньше десятилетия. Судя по последнему ежегодному отчету, дойной коровой для лаборатории были работы в области индустрии развлечений — залы славы, франчайзинг экстрим-парков и то, что у них называлось социоинжинирингом. На сайте утверждалось, что «“Группа Уоррен” является ведущим девелопером интенциональных сообществ (ИС)». Очевидно, что это их подразделение поднялось на сети исторических реконструкций, в которых люди могли бесконечно вести гражданскую войну. Потом они воссоздали множество сражений эпохи Возрождения, после чего заполучили контракт на строительство круглогодичного сообщества «Звездный путь»,
[85]
а теперь десять лет спустя, достигли девяностопятипроцентной заполненности (или «сообщности») проекта «Эревинн», под который было выделено десять квадратных миль площади приблизительно в пятидесяти милях к северу от Орландо. Эревинн строился по подобию деревни восемнадцатого века в Котсуолде.
[86]
Обитатели ходили на занятия по местным промыслам и шотландским диалектам. Они устраивали дни Михаила Архангела, весенние празднества и всякую такую лабуду. Существовало и еще одно ИС, именовавшееся «Риф Голубой лагуны», — на собственном острове на Багамах. В северной Калифорнии возник интерес к феодальной Японии. И помимо всего прочего, у компании были большие планы, связанные с Латинской Америкой и Дальним Востоком. На сайте под названием «Ну Уоррен дает» сообщалось о намерении построить страны-бутики со своими собственными валютами и конституциями, о работе над тем, чтобы движение за возврат к племенным формам существования закрепилось в политике и политологии, о необходимости перепрограммирования наших мозгов. В общем, Уоррен действительно дает.
Лаборатория располагалась в кампусе УЦФ, выстроенном в модном безумном стиле трущобных гасиенд.
[87]
В новом травяном покрове виднелись линии координатной сетки. Хотя Рождество было только вчера, все, казалось, работали. Повсюду сновали гориллы из службы безопасности. Они постоянно переговаривались друг с другом и даже с Таро через гарнитуры Bluetooth, которые делают людей похожими на улучшенную породу скота. Ну вот ты и приполз назад, сказал я себе. Интересно, профессор все еще сердится на меня? Может, просто спросить его: эй, вы все еще на меня злитесь? Нет, не надо. Не нужно ставить его в неловкое положение. И себя тоже. Вдруг он считает, что я осознал свои ошибки? Что ж, в таком случае он прав. Когда-то я незаслуженно считал его своего рода наемником, и мне было противно от этого. Но я уже успел забыть причины, по которым у меня создалось такое впечатление.
Таро встретил меня у третьей двери. Он почти не постарел, но я помнил его этаким развеселым Хотэем,
[88]
а теперь он скорее походил на Сюнь-цзы,
[89]
стал сдержаннее и мрачнее. Как и все японцы, он казался японцем только наполовину. На нем болталась старая голубоватая куртка Токийского университета.
— Рад вас видеть, — сказал он, задержав на секунду мою руку в своей, гладкой, сухой, хрупкой и изящно морщинистой, как раковина бумажного кораблика.
[90]
Для него это означало то же самое, что лизнуть меня в лицо.
— Рад вас видеть, — повторил я.
Похоже, он и в самом деле обрадовался мне. Хотя профессор человек простодушный, подумал я. Если он сказал «рад», значит, и в самом деле рад. Можно было и обняться, но я вместо этого пожал его сухую руку. Ни он, ни я не принадлежали к той категории людей, что бурно проявляют свои чувства. В этом смысле я не латино. Я паршивый индеец. И он тоже, как вождь Каменное Лицо, не проявляет ни малейших эмоций.
— Спасибо, что приняли, — пробормотал я. — Знаете, мне немного не по себе — появиться после всего, ну, вы понимаете.
— Не стоит беспокоиться, — произнес он. Говорил профессор без акцента — вернее, с оксбриджским
[91]
акцентом, а не с японским, — но так, что сразу чувствовалось: где-то там внутри прячется восточный язык. — Я понимаю, жизнь подчас трудная вещь.
Меня против воли затопила теплая волна. Я чувствовал себя мороженым в розетке, которое поливают приправой из масла и жженого сахара. Ух, просто ненавижу, когда это со мной случается. Отношения учителя и ученика — вероятно, одни из самых неописуемых. Впрочем, он мог предвидеть, что я свяжусь с ним, как только увижу статью в «Тайм».
— Ну как, посмотрим пациента? — предложил он.
— Отлично, — сказал я.
Идем-идем в лабораторию. Интересно, что там, в этом американо-азиатском секретном заведении!
Мы миновали еще два ряда дверей и вошли в лифт, запиравшийся на ключ. Брр. Холодрыга тут. Спустились на три этажа — на два ниже подвала. Термобарокамера Таро находилась в конце длинного коридора. У меня сложилось впечатление, что это был главным образом промышленный научно-исследовательский комплекс. Мы проходили двери с названиями лабораторий вроде «Тактильная обратная связь» и «Материалы низкого коэффициента трения». Таро поднес руку к сканеру, и дверь с шипением открылась.
Комната представляла собой клетушку с потолком высотой восемнадцать футов. Стены белые, как в морге, с оттенком кости, люминесцентные лампы в сто тысяч свечей. Единственная примечательность — аквариум из органического стекла размером с «форд эксплорер» в центре. Внутри его был подвешен ОМОД, что означало «Обучающаяся машина 1,9», — черная штуковина, похожая на большие старинные часы. Косы и змеиные свадьбы проводов и шлангов выходили из днища и тянулись по белому с эпоксидным покрытием полу к блоку охладителей, эхеймовских
[92]
насосов и эйсеровских накопителей информации на 6000 гигов, все это было придвинуто к одной из сплошных стен, отделанных шлакоблоками. У рабочих станций по углам комнаты склонились четверо бесполых аспирантов, они стучали по клавиатуре и что-то бормотали себе под нос на HLASMе.
[93]
