— Можешь ты, которая надо мной, сказать мне, где он находится? — спросил я, но Кох уже пошла дальше, переместила свой камень за черту последнего дня, в зону безымянного времени.
Черт побери. Я бросил на нее взгляд. Игроки умеют скрывать умственную усталость. Но не от таких профи, как я. И хотя Кох внешне никак не изменилась, если не считать сухости прищуренных глаз, которые приходилось долго напрягать, и одну-две чрезмерно набухшие жилы на виске, не окрашенном меланином, у меня возникло предчувствие, что она вот-вот рухнет без сознания. Из-под ее умасленных волос скатилась капелька пота. Мне почудилось, что на доске и вокруг нас толкались, спотыкаясь и воя, многочисленные рудиментарные формы, они ревели подобно стае гигантских чудовищ, запертых в громадном каменном зале. Впереди маячила кромка обозримого пространства, а за ней — зона, не то чтобы погруженная в туман или темноту, а просто находящаяся за пределами видимости. Восемьдесят процентов сферы вокруг вашей головы вы не охватываете зрительно, более того, вы не можете даже представить, что там находится. Вы напрягаетесь, пытаетесь поднять взгляд выше, скажем, треугольника волос на лбу и погружаетесь в коричневатую мглу.
— А это склон утеса, — произнесла госпожа, что означало: дальше ничего нет.
Пауза.
Так, заминочка вышла, подумал я. Подавил отрыжку. Меня тошнило. Вошла карлица, собрала стоячие камни, убрала маленькие. Стояла тишина — Кох смотрела на пустую доску. Глаза у меня так устали, что все вокруг подернулось синеватой дымкой. Когда Кох отвернулась, карлица почистила доску солью, омыла б’алче’ водой, постучала по ней пять раз, чтобы уаи знали: мы уходим, положила сверху крышку, а на нее набросала свежих лепестков герани. Затем она вытащила влажную тряпицу из кувшина и загасила факелы.
Я моргнул. В помещении горел слабый свет. Из-за его синего оттенка я решил, что у меня мутится зрение. А потом я разглядел, что мягкое покрытие на стенах, экране и потолке, которое в отблесках пламени казалось черным, не было бумагой, листьями или перьями. Светилась мозаика, выложенная из крыльев бабочек — голубых морфо. Маленькие круговые секции аккуратно вырезали из центра крылышек и пришили к полотну-основе; десятки тысяч переливающихся лазурно-синих дисков чуть колебались в неуловимых воздушных потоках. Здесь, на западе, морфо являлись уаями погибших воинов, и собирать их можно было только после естественной смерти. Иногда сборщики целыми днями ходили за умирающими бабочками. «Сколько ушло на это времени? — спрашивал я себя. — Сколько человеческих жизней потрачено на украшение этой пещеры?» Стало светлее. Лучи проникали через окно вверху, падали, как снег, так медленно, что мне чудилось: я различаю отдельные фотоны. Синева сгустилась до немыслимого прозрачного ультрамарина структурного, непигментного происхождения — эффект возникает благодаря взаимодействию миллиардов расположенных под разными углами чешуек и исчезает под каплей воды, — и тон становился все более насыщенным, словно мы погружались в океан на тропической широте. Никогда прежде я не видел такого цвета.
Карлица закончила свою работу и засеменила прочь, словно получив очередной телепатический сигнал.
Значит, все, подумал я и набрал в грудь побольше воздуха, чтобы начать обычную благодарственную речь, но Кох оборвала меня знаком: «Жди на своем месте».
Госпожа закрыла глаза. Это показалось мне самым интимным из ее жестов.
Мы сидели тихо.
«И что в итоге, — задавал я себе вопрос, — поражение? Она довела нас туда… но все же не нашла того, кто нам нужен… Я не…»
— Мне нужно пройти весь путь еще раз, — процедила Кох, — с полной мерой порошков Солильщика и Рулевого.
Я не знал, что сказать, а это случается со мной довольно редко. Сидел, молчал.
Похоже, она считает, что из задумки ничего не вышло. Однако надеется на успех. Таро говорил: чтобы наверняка вычислить апокалипсника, понадобится увеличить мощность компьютера в 1020 раз. Сделать это мы, конечно, не могли, не хватило бы всех процессоров мира, но профессор, по крайней мере, не строил воздушных замков. Ну что ж, вдруг у нас получится. Попытка не пытка… Кох полагает…
Я услышал слабый звук и поднял глаза. Вернулась Пингвиниха и принялась нашептывать что-то в светлое ухо Кох.
Я ждал.
Карлица продолжала бормотать. Мое восприятие времени еще не вернулось к норме, но я был уверен: это длилось не меньше десяти минут. Кох что-то спросила у нее жестами, которых я не понял, и посмотрела на меня таким взглядом, что у меня по телу прошел озноб. Наконец Пингвиниха ушла. Кох уселась поудобнее и в упор уставилась на меня. Я немедленно опустил глаза на доску.
Вы знаете (уверен, знаете), что в греческих трагедиях действие происходит за пределами сцены? А к зрителям выходит вестник и провозглашает: «Моя царица! Фессалоники пали!» Когда я впервые читал эти пьесы, мне казалось все это слишком театральным. Но чем больше я наблюдал древний мир Иша и Теотиуакана, тем яснее понимал: именно такая драматическая форма лучше всего отражала реальность. Ведь цари, герцоги, ахау и прочие правители и в самом деле большую часть времени проводили в своих кабинетах, получали послания из третьих рук, отправляли курьеров и редко ввязывались в конфликты самолично.
— Мне сообщили, что совершен налет на лагерь 14 Раненого, — сказала Кох.
Она не смотрела на меня, и в ее голосе слышалась отрешенность, причем не только из-за неудачной игры. Фу-ты ну-ты, да она в бешенстве!
— Б’аач? — удивился я. — Что?
Говорить с ней в таком тоне было непростительной грубостью. И когда я успел скатиться к моветону двадцать первого века?
— 14 Раненый во дворе с твоими людьми.
— А что случилось с остальными ишианскими кровными? — спросил я.
— Насколько известно, они на пути сюда, — ответила она.
Я начал подниматься.
— Я, который ниже тебя…
Она повернула руку ладонью вниз, что означало: «Молчи» — и не дала мне договорить: «…должен выйти к ним».
— В дом ворвался клан Ласточкиного Хвоста, — продолжала Кох.
Это те долбаные Ягуары из Ошуицы, подумал я. С лодок, которые преследовали нас в заливе. Вероятно, они добрались и сюда, заявили о своих целях приемным братьям в синоде Пумы и уговорили их прихлопнуть 14 Раненого. Можно со стопроцентной уверенностью сказать, что послали их ишианские Оцелоты.
— Сюда идут и другие, — сказала она.
Видимо, уцелевшие Гарпии пытались найти временное убежище здесь, в квартале Сотрясателя.
Она сердится. Понятно, Дети Сотрясателя не очень-то горят желанием принимать новых беженцев. Однако хотят они того или нет, правило всеобщего гостеприимства (а праздничное бдение являлось своего рода претенциозным развитием данной традиции) обязывает их к этому. Беда в том, что это происшествие сведет на нет шансы восстановить отношения между Сотрясателями и двумя синодами.
Ну что ж, подумал я. Планы меняются. Не стоит отчаиваться. Важно не то, что твоя цель далека, а то, что ты к ней движешься.
