Выполняя последнюю формальность, Иччи спросил:
«У тебя есть что добавить к сказанному?»
Конечно, у Киша было что добавить. Например, он мог добавить, что всю зиму провел в жилых камерах Большой норы. И часто сиживал с самим бригадным комиссаром в зале для игры в пу-пу, а мышонок Икики при этом ругался, завидовал, таскал у игроков сухие горошины. Киша видели все, кто бывал в то время в жилых камерах, и с хранителем Аппу он в последний раз там же разговаривал. Холодной костлявой лапкой хранитель, как обычно, похлопал Киша по голому потному животу. «Пусть твои лапки отсохнут», – сказал Киш простодушно. Даже не таскал старого за усы. Вот и весь разговор.
Но Киш ничего не добавил к уже сказанному.
«Откуда ты родом, Киш? Почему тебе так не нравятся холодные лапки? – не отставал бригадный комиссар. – У многих существ народа Аху лапки холодные и костлявые, что в этом особенного? Почему ты не делишься с нами воспоминаниями о своем детстве, о характере друзей? У народа Аху много воспоминаний. В юности меня, например, чуть не съел налим Донгу. Правда, промахнулся, съел родителей. Не так вкусно, думаю. А ты ничего не рассказываешь о своих родителях. И никогда не ходишь к Учителю толковать сны. Зато ночью, многие говорят, выстуживаешь общие коридоры, открывая входную дверь под северное сияние. С какими намерениями ты выходишь ночью из Большой норы?»
Киш бы ответил, но не знал ответов.
Бригадный комиссар раздраженно ударил себя хвостом по ногам.
Этот жест тут же повторили оба помощника Иччи. В принципе можно было обойтись только одной плохой новостью, но закон есть закон. Поэтому Иччи не стал тянуть:
«Учитель обвиняет тебя в воровстве, Киш».
III
Старый Учитель Анну правда был растерян.
В библиотеке, куда приходили толковать сны, пусто.
Раньше знали: нехорошо во сне ссориться над кислой рыбой, или снимать снег с сапог с помощью ножа, или варить разные травы в одной посуде; теперь получалось – нехорошо не видеть снов. Учитель стоял в пустой библиотеке растерянный. На полках совсем ничего, даже мятных корешков, снимающих запах плесени, пол запорошен бумажными обрывками, на голове – сухой лопух, выцветшие глаза затянуты мутным туманом. Увидев Киша, пожаловался: «Ко мне старость п-п-пришла. Как уп-п-павшее дерево свалила, будто п-п-пень обгорелый стал».
Причину заикания Учителя знали все. Об этом часто рассказывали серые сарафанчики – подружки дочери Учителя. Так рассказывали. Будто бы особенный дух, глава другого мира Билюкай, по-иному Пиллячуча или даже Гаеча, был встречен Учителем зимой. Случайно встречен – Учитель редко отходил от Большой норы. Все знают, что по снежным полям Билюкай обычно ездит на куропатках. Так вот, кто такое увидит, тот всю жизнь будет счастливым на любом промысле или всю жизнь будет заикаться.
С Учителем случилось второе.
Киш поискал глазами книгу, над которой всю жизнь трудился Учитель, но полки были пусты. Зато на полу, как серый снежок, раскиданы обрывки белой бумаги и горошек мышиного помёта.
«Ты что об этом д-д-думаешь?»
Киш пожал плечами: «Ничего не думаю».
Выцветшие глаза Учителя сверкнули. Особенное беспокойство пронизало его с ног до головы. Седые усы дернулись. Он придвинулся ближе и прижал лапки к груди. Но Киш понимал, что здесь его хватать холодными лапками за голый горячий живот не будут, потому стоял спокойно.
«Киш, – проникновенно сказал Учитель. – На земле много зла. Есть т-т-такое, что всех птиц, рыб, зверей сразу убить может. Как д-д-думаешь, можно сразу всех птиц, рыб, зверей убить?»
И нечаянно выдал себя:
«…а с ними хранителя Аппу?»
«Не знаю, – ответил Киш. – Ничего такого не думаю».
«Киш, – еще проникновеннее сказал Учитель и поправил на голове шапочку из сухого лопуха. Чуть приоткрыв дверь, подглядывала из темноты теплая любопытная дочь Учителя. – П-п-полезно убивать жирных птиц. П-п-полезно ловить вкусных рыб и зверей. Полезно их костями выкладывать полы в норах».
И опять выдал себя: «…а чем п-п-полезны нам кости Аппу?»
«Не знаю. Ничего такого не думаю».
«Киш, – совсем уже проникновенно спросил Учитель. В голосе его дрожала плохо скрываемая надежда. – Как думаешь, на земле живых людей б-б-больше или мертвых? Смерть одного хранителя может изменить это соотношение?»
«Этого тоже не знаю. И не думаю ничего».
Учитель разочарованно сжал лапки: «Кто мало знает, тот много страдает, Киш».
И не выдержал, всплеснул лапками, обводя ими библиотеку: «Всё п-п-погибло! Всё п-п-погибло, Киш! Теперь вижу, что мертвых больше, чем живых. Даже одно тело, даже одно действие могут изменить правильное соотношение. Ты видишь, – горестно указал он на устлавшие пол обрывки бумаги. – Т-т-труд всей моей жизни! Труд долгой жизни! – Он потряс листками, явно изгрызенными чьими-то острыми зубами. – Это всё, что осталось от моей «Книги совести». Много лет создавал ее. Вся история страны Аху, история рыб и птиц. История всех, кто дышит и спит, а потом просыпается, как Красный червь. Трудно понять живое, но я старался вникать даже в мысли морских коров. Ты что думаешь об этом, Киш?»
«Думаю, что у вас тоже, наверное, есть новости для меня».
Учитель согласно кивнул. Горестно и согласно кивнул:
«Какую хочешь узнать п-п-первой?»
«Лучше хорошую».
«Тогда с нее и начну. – Учитель горестно покачал головой. – Съевший книгу должен п-п-преисполниться мудрости». – «Учитель, вы знаете, я не могу питаться бумагой!» – «Весной можно питаться всем, что п-п-попадет на зуб. К тому же это хоть и серая, но рисовая бумага». – «Я и рисовой не могу. У меня желудок другой». – «А что ты еще о себе знаешь?» – «Совсем ничего особенного». – «Тогда кто сделал такое?» – «Может, враги?» – «У меня нет врагов». – «Может, завистники? – «У меня нет завистников».
«Тогда не знаю, – признался Киш. – Может, вам повторить сочинение?
«О, Киш! Разве можно п-п-повторить историю всего мира? – Учитель Анну ошеломленно уставился на Киша, седые усы шевелились. – Ты не можешь вспомнить историю только одной своей собственной жизни, как же я повторю историю всего нашего мира? – Он застонал. – Т-т-такая работа делается веками. Еще три-четыре века, и народ Аху имел бы книгу, по которой можно учиться. Совесть неизменна, Киш. Существа убивают и спасают, разрушают и строят, а совесть подсказывает им, что делается правильно, а что делается неправильно. – Он прикрыл мутные глаза. – Я сделал б-б-большую ошибку, Киш: не надо было писать на сладкой рисовой бумаге. У совести свои законы. Я выслушивал каждого, кто приходил ко мне. Горе и радость, обман и дружеские советы. Ни один серый сарафанчик не миновал моей библиотеки, все новости сходились на мне. И ты часто сидел рядом. И т-т-ты впитывал мою мудрость. Когда-то мышь по имени Маллуха, потерявшая своих детей, выкормила тебя. Ты сам говорил, что тебе снится только тучная грудь Маллухи, больше ничего. А почему тебе другое не снится? – Он сурово уставился на Киша. – Мы выкормили тебя, мы внушили тебе, что мир обязательно должен быть низким и сумеречным, что подземных камер и переходов в Большой норе должно быть неисчислимо много, а ягоды и грибы бесконечно вкусные. Что тебе еще снится, Киш?» – «Зверь Келилгу снится». – «Это твои страхи, Киш». – «Еще звездное небо снится». – «А это твои надежды, Киш».
