Мечтательно откинулся на скалу:
«Народ Аху первым бы передох».
Спросил быстро:
«Слыхал про гипс?»
«Никогда, Кутха».
«А про известь?»
«Тоже похожа на снег?»
Кутха довольно рассмеялся, и тундра от его смеха всколыхнулась.
«Чтобы изготовить цемент, – благожелательно покивал, – надо добыть известняк и глину. – Доверительно наклонился к Кишу, почесал старческий подбородок, загадочно подмигнул: – Видел белые скалы в тундре? Это и есть известняк. А глина, она везде. По особенному рецепту измельчаешь известняк, мешаешь с глиной… – Он перехватил недоверчивый взгляд Киша и рассердился: – Мне не веришь, у инженера спроси!»
«Где есть такое?» – «Скоро увидишь!» – «Где такое увижу?» – «У Билюкая увидишь». – «Значит, я подо… Значит, умру?»
«Там увидим, – уклончиво заметил Кутха. – Никто живым не останется. Увидишь инженера, спроси про модули. Запомнил слово? Модуль – известковый, кремнистый, глиноземистый. Объяснять не буду. Сам спросишь». – Слова Кутхи звучали непонятно, но Киш не спорил. Подумал: действительно спрошу у инженера, раз от встречи не уклониться.
На всякий случай напомнил:
«Ильхум просила не обижать».
Кутха отмахнулся. Увлекся, всплеснул руками:
«Глина и известняк! По особенному рецепту! Бросаешь такое в огонь! Это очень горячо, Киш. Ты над таким огнем никогда не грел руки, а то бы пришлось тебе протез ставить, как герою Донгу. Когда в огне всё спечется, получим клинкер. – Кутха мечтательно улыбнулся. – А клинкер измельчим с небольшой добавкой гипса».
«Золу не подсыпаете?»
Киш сам не знал, почему спросил такое.
Кутха вздрогнул и внимательно посмотрел на него:
«Вот ты какой? Может, ел книгу Учителя? Всё знаешь?»
«Молчи, – шипел из кармана мышонок. – Молчи, Киш, не дразни Кутху».
«Нет, не знаю. Просто так спросил. Я потерянную память ищу. Ты бог. Поможешь?»
«Легко! – сплюнул Кутха. И сам спросил: – А мне кто поможет?»
«Может, я? Что надо сделать, Кутха?»
«Да так. За рецептом сходить».
X
Проговорили всю ночь.
Мышонок Икики просыпался, вновь засыпал.
Ильхум заглядывала в сумеречную урасу. Неодобрительно качала головой: совсем старый Кутха спятил. Цемент да цемент. Какие-то особенные рецепты. В старые времена с мышами справлялись своими силами.
Пожалела застывшего в неподвижности зверя Келилгу, пригнала десяток олешков.
С олешками случайно попал какой-то глупый человек, метался, не хотел отдавать олешков. Ильхум сказала: «Глотай его скорее, Келилгу, а то уже уши болят от его крика».
Келилгу проглотил.
А Кутха жаловался: «Мыши, мыши!»
«У меня семья, – жаловался, – а помочь некому. Один брат под землей, другой в лесах. Я один с Ильхум Мымскалина воспитываю. Вот какой пример мальчику подает Келилгу? Ну ладно, зверь, он дикий. Мымскалин понимает, он держит Келилгу за слабоумного. А герой Донгу? Ладно, у Ильхум совесть есть, она отворачивается, когда Донгу жрет мышей тысячами. Встает к нему спиной и по-доброму советует, как хвост повернуть, чтобы анальный плавник лишний раз не потревожить. Утром проснешься, – жаловался Кутха, – штаны надеваешь, оттуда мышата вываливаются. Кастрюлей встряхнешь, они в кастрюле пищат. Летом идешь по тундре, нога в норы проваливается. Везде народ Аху. Куда ни ступи, везде. А серые сарафанчики нелепые слухи разносят. Дескать, было уже раз в истории: народ Аху добился, подгрыз Столб. Он упал, ударил по голове древнюю черепаху, на которой мир стоит, уронил с неба северное сияние. Черепаха проснулась, поползла, у Билюкая все вулканы враз задымили – выскочил в копоти, в саже, ругается, над ним, как туча, духи нехорошие – гамулы. Некоторые мыши от ужаса стали летучими».
В летучих мышей Киш не поверил.
Так же не мог поверить в особенный рецепт.
Как так? Это где найти такое вещество, которое не разгрызут острые зубы народа Аху? Да еще с механическими насадками. Кутха времени создал много. Можно грызть и грызть, пока не упадет Столб. Даже Герой третьей степени не надолго помог Кутхе, а других Героев быть не может, запрещено физическими законами. Ну, не может Кутха создать такого героя, чтобы он оказался сильней самого Кутхи.
«А Красный червь?»
«Он ленивый, – жаловался Кутха. – Мыши его мухомором кормят. Сами научились, я не учил. Красный червь и не ел бы таких грибов, но появились мыши-смертники. Они заглатывают много сушеного мухомора и целыми стаями бросаются в пасть Красному червю. Он наестся, потом катается по земле, удивительное видит. А то нарисует полоску на камне и пытается проползти под ней. Иногда удается».
«Да почему так, Кутха? Почему ссорятся все?»
«Потому что мир молод, Киш. Я старею, а мир всё еще молод. В нем пока нет одной правды, есть только много разных. Всех поровну накормить тоже никак пока не получается. Чем больше равенства, тем меньше свободы. Ты как думаешь? Вот Дети мертвецов едят олешка – он обижается. Вот Келилгу ест тебя – ты обижаешься. Вот герой Донгу ест мышей, народ Аху обижается. И всё такое прочее. Я специально так придумал, чтобы каждый кого-то кормил собой, а они обижаются».
Огорченно посмотрел на Киша: «Чего в первую голову нельзя делать?»
«Убивать живое, – ответил Киш. – Ты создал живое, зачем его убивать?»
«А как тогда жить? – заглянула в урасу добрая Ильхум. – Если олешка есть, не убив, он страдать будет».
«Видишь, – сказал Кутха, – у Ильхум – совесть, у меня ум».
Спросил довольно: «Еще чего делать нельзя?»
«Чужое брать. Так думаю».
«А у одной мыши сыр кончился, – заглянула в урасу добрая Ильхум. – А у другой мыши сыру много, он портится, а она не дает никому. С таким что сделаешь?»
«Пойду попрошу: дай».
«Мышь скажет: уходи, глупый!»
Не дожидаясь ответа, улыбнулась Кишу:
«У тебя же дети. А им есть нечего. Ты обязательно побьешь мышь, заберешь ее запасы».
«А еще чего нельзя делать?» – с любопытством спросил Кутха.
Киш вспомнил бархатное бедро одного серого сарафанчика… Не само бедро, конечно, а ощущение… Это как северное сияние над тобой раскрывается…
«Нет, опять невпопад скажу».
«Всё равно скажи. Легче станет».
«Пусть все плодятся от того, кого выбирают сами…»
«А если тебе откажут? Тогда как? – удивился Кутха. – Я Билюкая под землю загнал, чтобы не лез к мудрой Ильхум. Я брата Утахчи прогнал в леса, чтобы за ней не гонялся. Пока рядом были, они смотрели на Ильхум только как на добрую самку, не понимали, что у нее совесть».
