«Нет, он здесь. В коробке, запечатанной Билюкаем».
«Если так, долго жить будет».
Добавил, подумав: «Если гамулы газами не замучают».
Потом спросил: «Сам зачем здесь?»
«За рецептом пришел».
«О, рецепт! Настоящий рецепт! – Прораб страшно обрадовался. На рукаве у него болтался полуоторванный непонятный ромбик: «ГАЗПРОМ». – Слушай сюда! И запоминай. Сперва делаешь приголовок. Это совсем просто. Сладкую траву клади в теплую воду, заквась в небольшом сосуде с ягодами жимолости или голубики. Сосуд, крепко завязав, поставь в теплое место. Не ставь под ноги, а если окажется под ногами – осторожней через него ступай. Давление в сосуде такое, что, разорвавшись, запросто яйца может отбить. Держи в тепле, пока приголовок не перестанет шуметь. Он, пока киснет, издает много разных звуков, от них мир дрожит. Потом попробуешь, не устоишь на ногах!»
«Я не такой рецепт ищу».
«И правильно! Рецепты всякие есть. И интереснее есть, – появился рядом с прорабом его помощник в красной каске и в потертом костюме от фабрики «Северянка». – Вот хорошо запоминай. Травяное вино! Только травяное давёжное вино! От него дуреешь, зато думать не надо. Закинул несколько кружек и всю ночь – сны. Много снов. Хозяин снов не жалеет».
X
Однажды ночью сидел на коробках в складе.
К Билюкаю не звали, вернуться к Кутхе без рецепта нельзя, девушка Айя непонятно куда исчезла. На руке след ожога – несколько черных пятен.
«Будь Икики со мной, – произнес вслух, – он бы всякое подсказал».
«А ты слушай, слушай!»
«Это кто говорит?»
Прислушался:
«Кто со мной говорит из тьмы?»
«Это я говорю с тобой из тьмы. Зови Илулу меня».
Голос звучал, как из страшной бездны.
Киш испугался: «Кто тут?» – «Это я – Икики». – «Где был долго?» – «Коробками завалило».
«Не ушибся?» – радовался Киш.
«Душевно страдаю, – жаловался голос мышонка. – Твоя технокрыса обрушила много коробок. «Спiчки». Специально обрушила. Я теперь в самом низу, даже гамулы не могут добраться. А скреблись, всякое рассказывали, как хорошо будет, когда доберутся до меня. Хвастались: отдадут меня твоей технокрысе, она меня в огонь бросит».
Мышонок соскучился по общению, кричал из-под завала, но Киш не сердился.
Слушая Икики, с любовью вспоминал Большую нору. Там вообще все кричат.
Даже не удивился, увидев девушку Айю. Она на их радостные голоса подошла. Бывают дни, когда всё теряешь, подумал Киш, а бывают дни, когда всё находишь. Усадил Айю на груду коробок «Спiчки», а ту, что с мышонком, спрятал в карман.
Поделился: «Радость у меня. Нашел друга».
«Мышонок?» – Девушка отодвинулась.
«Не бойся».
Стал рассказывать.
Улыбался, рассказывая.
Народ Аху – добрый народ, рассказывал, только никто у них не знает, в какую сторону правильно думать. Одни думают – в сторону тундры, другие думают – в сторону Столба. А это на самом на берегу моря. Говорят, там летом трава растет. Пушистая, как овес, щемит сердце…
«Как овес? Значит, помнишь, Влад?»
Он не помнил. Но еще рассказал: там на каменистом берегу валяются раковины, похожие на ухо – их называют мышиными байдарами. Во время отлива на расстоянии нескольких верст от берега ходят волны с беляками и крупной зыбью. В тех местах Столб виден отовсюду. По желтовато-синим глинам сбегают к морю немногие речки. С заката к берегу подплывают кых-курилы – люди с островов. Они плотные, коренастые, волосы на них прямые, длинные, носят, распустив по плечам…
«Видишь, Влад, ты многое помнишь…»
А он не помнил. Просто рассказывал. Носы у кых-курилов приплюснуты, никаких бород нет. Рубахи с рукавами ниже колена, штаны красиво выкрашены ольхой. Страсть как любопытны. Увидев незнакомого, подгребают к берегу и говорят длинную речь.
«Совсем как ты, Влад. – Девушка засмеялась. – Вот весь перемазался угольной пылью».
«Я вкус мягкого вкусного сыра забыл», – хныкал в деревянной коробке мышонок.
«Выбрось мерзкую тварь, Влад».
«Не могу».
Сели рядом.
Объяснил: «Икики – друг».
Сидели так тихо, что слышали мысли теней.
Тени шли по тропинкам – гуськом, наступая на пятки друг другу.
«Становится тепло, идем по реке…» – вспоминала одна смутная тень.
«В одной чёпке рыба есть, в другой чёпке рыбы нет…» – вспоминала другая.
«В белую сеть крупный хариус идет, а в красноватую – мелкий…» – помнила третья.
«Нынче дыры в сетях мелкие. Нынче всё мельчает…» Мысли идущих смешивались. «А на берегу сухие стволы – как реки длинные…»
XI
Полюбил лежать на горе теплого угля.
Было так темно, что ламут и чюхча снова пили такое, от чего и слепой слепнет.
Вдруг налетали гамулы, вертелись во тьме серым, почти не светящимся веретеном.
«Из-за тебя, Киш, – сердились, – вовремя не добрались до Икики».
Улетали, когда появлялась Айя.
Видно было, что улетают с неудовольствием, может, на то приказ Билюкая был.
Волны пыльного тепла мягко, как от дыхания, распространялись в невидимом пространстве. Киш шуршал оперением стрел, вытягивался сладко, как в Большой норе; только там часто умывался, а тут забыл, как такое делать. Тихонько лежал, дышал в темноту.
«Как всё понять?» – спрашивал девушку.
Айя требовала: «Выброси серую тварь, скажу».
Икики привычно кричал из своей коробки: «Технокрыса!»
Печать Билюкая разъединяла их. Киш страдал от непонимания.
Чувствовал – мир велик и до Столба далеко.
Пошевелил ногой. Было тепло, было странно.
Как так? Билюкай и Кутха создали мир, а живет в нем Киш. Они специально так делали, что плохо живет? Прошлого не помнит, рецепт найти не может. Решил: если найду рецепт, поговорю с Донгу.
«К налиму не ходи!» – чувствовал поворот мысли Икики.
«У Донгу в омуте что-то светится», – проверял Киш твердость своих убеждений.
«Лучше к Столбу иди, я короткую дорогу знаю. Только по дороге уже никого не спасай. Ни Мымскалина, ни Келилгу».
Киш медленно потянулся.
Он чувствовал себя всем миром.
Одна нога будто уходила в заснеженную тундру и к морю, другой шевельнул на складе, недалеко. Гамулы появились, постригли воздух, крикнули:
«Киш!»
