Из ресторана отеля «Негреску» была хорошо видна лазурная гладь бухты Ангелов, набережная, пальмы, девушки и мотоциклисты – верные приметы наступившей весны. Но двое мужчин за столиком у окна не обращали на них никакого внимания.
– Почему вас это так обеспокоило, Рон? Ведь мы ожидали показа и были уверены, что он все равно когда-то произойдет! И от пластической операции отказались именно поэтому!
Оптовый торговец рыбой Ричард Уоллес, он же – региональный представитель Центрального разведывательного управления США на юге Франции, с аппетитом уплетал густой луковый суп. Ему было пятьдесят девять лет, выглядел он немного старше, может быть, из-за грузной фигуры и оплывшего книзу лица, а может, из-за скорбного выражения много повидавших глаз, которым часто доводилось наблюдать за далеко не самыми приятными сторонами жизни.
– Другое дело – почему именно сейчас? Он на миг прервал свое занятие и поверх наполненной ложки посмотрел на собеседника.
– Что послужило поводом к столь позднему показу? Ведь что-то обязательно произошло!
Владелец ресторанчика «Барракуда» Рональд Пиркс – резидент ЦРУ в Ницце – пожал плечами. Перед ним на тарелке стыло каре ягненка, но он лишь бокал за бокалом пил красное «Шатонеф-дю-Пап» и не притрагивался к еде.
– Я не обеспокоен. Это называется совсем по-другому... Я потрясен встречей с сыном...
Зал ресторана был почти пуст. Очень тихо играла музыка, гармонично дополняя белоснежные накрахмаленные скатерти, серебряные приборы, тонкий фарфор посуды, а главное – виртуозное мастерство местных поваров. Официанты внимательно наблюдали за обедающими, незаметно подливали вино, бесшумно меняли пепельницы. Они считали Пиркса англичанином и не видели ничего странного в том, что он встретился с соотечественником и обсуждает с ним какие-то проблемы.
– Извините, Рон, но вы никогда не производили впечатления сентиментального человека. Кстати, вы убеждены, что это был действительно ваш сын? – небрежно спросил американец.
– Конечно! Никаких сомнений! Он тоже был потрясен до глубины души... Я видел его глаза... Это не сыграешь!
– Сыграть можно все, Рон, – печально вздохнул Уоллес. – И сыновнюю любовь, и супружескую страсть, и девичью невинность... Все зависит от поставленных целей, материальных затрат и подбора исполнителей. Ну и от режиссуры, конечно. Так что вас заботит?
Пиркс допил очередной бокал вина и отрезал наконец кусочек нежнейшего, пахнущего дубовыми углями и провансальскими травами мяса. Но до рта так и не донес.
– Предательство, Дик, вот что меня заботит. Не то большое предательство – в конце концов, у нас просто не было разумного выбора... Предательство маленького человечка... Ведь он нуждался в нас куда больше, чем огромная и могучая родина, которая прекрасно обошлась без двух своих граждан! Если бы он остался с нами, его ждала совершенно другая жизнь. Да и с Лиз, возможно, все было бы по-другому...
– Послушай, Рон, но ты же сам отвез мальчика связнику из посольства, причем прямо у нас под носом, – мягко возразил Уоллес. Они работали вместе уже много лет и почти подружились, в особо откровенные минуты американец по праву старшего переходил на «ты». Это подчеркивало доверительность общения.
– Да, я это сделал. Но тогда мы собирались всю жизнь просидеть в тюрьме. А потом... Мы изменили жизнь себе, но забыли о ребенке. Он рос в детском доме, над ним ставили эксперименты, стирали память...
– Вы чувствуете вину, Рон? Комплекс вины и без того мучил вас все эти годы... Но разве вы могли что-нибудь для него сделать?
– Не знаю. Наверное, мог. Если бы захотел. Но я просто не думал об этом... А теперь думаю! Потому что вина перед абстрактной родиной ощущается куда менее болезненно, чем перед собственным сыном. Напоследок он спросил у меня свое настоящее имя... Он даже не знает своего имени! Вот что меня мучит, Дик. Я не знаю, как искупить эту свою вину...
Уоллес отодвинул тарелку и промокнул губы салфеткой. Официант немедленно забрал прибор и почтительно осведомился:
– Голуби готовы, месье, прожарка средняя. Можно подавать?
Американец кивнул. И, дождавшись, пока официант отойдет, продолжил беседу:
– Сентиментальность вредит нашей работе, Рон. Поэтому я попытаюсь вас от нее излечить.
– Вот как? – Пиркс саркастически усмехнулся. Но Уоллес не обратил на это внимания.
– В Лондоне ваш сын встречался с русским резидентом. Сотрудники резидентуры следили за вашей машиной с момента выезда из тюрьмы... Не исключено, что они уже знают, где вас искать.
Усмешка сошла с лица Пиркса.
– Так что сын попросту исполнял задание родины – так, кажется, у вас говорится? И если ваши бывшие начальники решат ликвидировать предателя, то... Не исключаю, что именно ему и поручат эту акцию. Так он сможет смыть позор родительской измены и доказать свою лояльность властям...
– Не может быть, – сказал побледневший Пиркс и осекся. Столь детские заявления недопустимы для профессионала. Уж он-то хорошо знал, что в этом мире может быть решительно все.
Принесли жареных голубей, и Уоллес с прежним аппетитом принялся за еду. Излеченный от сентиментальности Пиркс тоже взялся за свое блюдо. И тут же подумал, что это ошибка – ни француз, ни англичанин не станут есть вконец остывшего барашка. Это типично русская манера. Уоллес придает большое значение деталям и сейчас наверняка сделает замечание за демаскирующий жест. И действительно, американец поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Но сказал не то, чего ожидал Пиркс.
– И все же – почему именно сейчас? – задумчиво спросил он.
* * *
В разведке ничего не делается случайно. Проверять Птиц, провалившихся двадцать восемь лет назад, никто бы не стал, если бы давние события не были напрямую связаны с сегодняшним днем. С операцией «Доверие» – обеспечением возможностями внешней разведки получения Россией кредита от Международного валютного фонда.
– Таким образом, факт перехода Томпсонов на сторону главного противника можно считать стопроцентно установленным, – сидя на краешке «гостевого» кресла, докладывал генерал Золотарев.
Новый директор Службы внешней разведки, в отличие от своего предшественника, был не политиком, а разведчиком, поэтому его фамилию не знали журналисты, его фото не публиковалось в газетах, он никогда не давал интервью. Недавно ему присвоили звание генерал-полковника, но восторженные сообщения об этом так и не попали в прессу. Он откинулся в высоком вертящемся кресле и внимательно слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Кроме Поликарпова и начальника Управления "С", в просторном кабинете никого не было, что подчеркивало исключительную конфиденциальность обсуждаемого вопроса.
– И анализ поведения Бена после провала Птиц показал, что он тоже стал работать под контролем американцев. Как это все сказалось на его молодом секретаре, сказать трудно, но с большой долей вероятности можно предположить, что он разделял симпатии и антипатии своего патрона, – продолжал Золотарев.
