Первые слова, которые О'Коннел сказала мне после того, как утром мы снова отправились в путь.
— Да, мы больше не в Миссури, — заметил я.
Намека моя спутница не поняла.
Я посмотрел на разложенную на коленях карту, затем снова на запыленное ветровое стекло, выискивая взглядом верстовой столб. Ну, ты даешь, Дэл, заделался навигатором, подумал я.
Как ни парадоксально, этот плоский как блин рельеф почему-то помог мне со всей ясностью осознать, что мы живем на вращающемся шарике. Хотя горизонт был плоский как подоконник, я ощущал, как поверхность планеты изгибается, теряясь из виду, а над ней голубым колоколом изгибается небо. Мы катили навстречу гигантской стене облаков — возможно, отделенных от нас несколькими сотнями миль.
Я положил руку на спинку сиденья и, прислонившись к О'Коннел, помассировал ей шею. Она не изменилась в лице, но через пару секунд отстранилась.
— Понял, — поспешил я убрать руку. — Вот что происходит. Прошлой ночью…
— Ночь прошла, — ограничилась она двумя словами.
Эх!
После того как мы с ней как бы трахнулись, она положила мне голову на грудь, и я погладил ладонью ее бритую голову. Я даже признался Мариэтте, что мне хотелось это сделать с той самой минуты, когда я впервые увидел ее. В ответ на мое признание О'Коннел притворно вздохнула:
— Всем хочется.
Мы уснули в обнимку, словно старые любовники. Правда, проснулся я один, с привкусом табака во рту. О'Коннел уже встала, оделась и упаковала вещи. За завтраком она не произнесла ни слова, только заказала еду и ответила на мои вопросы о том, куда мы едем дальше.
— Это все из-за твоего обета? — спросил я.
Может, Мариэтта на меня обиделась за то, что ввел ее в искушение? Впрочем, кто кого ввел. Она первая вскочила на меня, когда я спал. Впрочем, мне было так же известно, что стыд и раскаяние имеют с логикой мало общего.
— Не смеши меня, — ответила она и включила радио.
С того самого момента, как мы покинули Канзас-Сити, нам ничего не удавалось поймать на коротких волнах, кроме музыки в стиле кантри, христианских песнопений и — это надо же! — тяжелого рока семидесятых годов. В общем, Мариэтта снова переключилась на магнитофон — вставила в прорезь очередную из своих самопальных кассет: «Clash», «Nirvana», Джоан Баэз, Ледбелли и далее в том же духе. Ей бы наверняка понравились миксы моего брата.
Спустя двадцать миль и тридцать минут, когда «Beach Boys» распевали свою знаменитую «Герои и подлецы» (часть вторая), О'Коннел уменьшила звук, закурила и произнесла тоном школьной учительницы:
— По-моему, ты что-то неправильно понял.
Я поднял бровь.
— Что именно?
— Прошлая ночь это не более чем физическое влечение, Дэл. Платье священника не меняет физиологии. У меня вот уже шесть лет ничего ни с кем не было. Я, конечно, зря так поступила, но, с другой стороны, и ты не должен видеть в чисто физическом акте нечто вроде… романтической увертюры.
Увертюры?
— А разве я что-то вижу? — удивился я. — Я всего лишь…
— Ну как мужчины не могут взять в толк, что и женщине иногда тоже просто хочется перепихнуться, и все.
Мужчины? С каких это пор я обрел множественное число?
Я отвернулся от Мариэтты и принялся смотреть в окно. Так и подмывало сказать ей какую-нибудь колкость. Впрочем, сейчас не тот момент. С другой стороны, какое счастье, что у О'Коннел не меньше проблем, чем у меня самого. Потому что почти все в ней сбивало с толку — и смена костюма от монашеского до рокерского, и привычка говорить с сильным ирландским акцентом. А еще шараханье от святоши к сексуальной маньячке, а затем снова к святоше. Да она сама не может понять, кто такая на самом деле — крутой экзорцист или больная на голову жертва одержимости.
Впрочем, не исключено, что все мы такие — непоследовательные, раздираемые противоречиями. И все, что видим друг в друге — в самих себе, — это лишь разорванный контур, как в игре «Соедини точки и получи картинку», когда самих точек явно недостает.
Мимо окна пронесся дорожный указатель.
— Мы проскочили поворот, — заметил я.
О'Коннел резко затормозила — что, впрочем, не смертельно, потому что кроме нас на дороге никого больше не было. С тех пор как мы съехали с главной дороги, мы обогнали лишь полдесятка машин. О'Коннел вырулила назад и покатила к тому месту, где от шоссе ответвлялась второстепенная дорога.
На зеленом указателе была нарисована белая стрелка, которая указывала вдоль дороги, а под ней уже буквами — «Олимпия, 15 миль». Чуть ниже, более мелким шрифтом: «Больница».
— Больница? — удивилась О'Коннел.
Я пожал плечами. Никакой больницы на карте не было.
— Дай посмотрю.
Пока О'Коннел вела машину, я всматривался в далекие поля с обеих сторон дороги в надежде, что взгляд вот-вот выхватит красную силосную башню. Увы, я ничего не увидел — сплошные поля, а вдалеке отдельные купы деревьев.
Первым признаком города была невысокая, в ржавых пятнах водонапорная башня рядом с железнодорожными путями. Железнодорожный переезд был предоставлен самому себе. Дорога пошла чуть вверх, и мы принялись вертеть головами в разные стороны. У Канзаса есть такая особенность — в полдень можно увидеть, как рельсы тянутся на много миль в оба конца.
Впереди возникли невысокие постройки. Мы проехали мимо десятка жилых домиков, бензоколонки «Эксон», небольшого универсального магазина, двухэтажного кирпичного здания с вывеской «Антиквариат», сделанной осыпающейся белой краской между двумя верхними окнами. Неожиданно перед нами вырос знак «стоп» и перекресток, который, судя по всему, и служил центром города. Я или пропустил знак «Добро пожаловать в Олимпию», или его здесь отродясь не было.
— Куда теперь? — спросила О'Коннел.
Впрочем, какая разница, ведь выбор невелик: налево, направо, вперед. Дома вскоре поредели, и им на смену пришли вездесущие поля.
К сожалению, ничего даже отдаленно знакомого здесь не было. Мне не нужен голос, нашептывающий на ухо как в фильме «Поле грез». С меня достаточно какой-нибудь мелочи. Например, дорожного указателя или хотя бы смутного ощущения виденного ранее.
На перекрестке, на противоположной стороне от нас остановился пикап «тойота» — на вид поновее грузовичка О'Коннел. Водитель, круглолицая женщина с длинными каштановыми волосами, ждала, когда мы тронемся с места.
— «Тойота»… «тойоты», — произнес я.
— Что-что?
— Это я так, просто поезжай дальше, потом развернемся и покатим назад.
Когда мы проезжали мимо второго грузовичка, женщина-водитель помахала нам, и мы помахали ей. Кажется, мы поступили правильно, по-канзасски.
