Сгинула улыбка. Потемнели глаза.
– Посмотри-ка ты, Ярина Логиновна, на ясное солнышко!
Что? Или ослышалась? Или опять Дикий Пан шутит?
– Погляди, погляди!
От его взгляда враз мурашки по коже побежали. Никак в последний раз посмотреть приглашает?
Ладно!
…Ударил в глаза желтый огонь, ударил – ослепил. Закрыла веки – а все одно желтое пятно плавает.
– Не открывай глаз-то, панна сотникова. Пройдет скоро. Не открывай – и меня слухай. Лето сейчас, солнце здесь жаркое, жарче нашего. Жарче – и ярче. Не иначе, на полдне мы, вроде как в Берберии. Какой дурень на солнце будет смотреть?
Подняла веки Ярина, а перед глазами все одно – пятно желтое плавает. Помотала головой. Не проходит.
– Да вот нашелся дурень такой, что на солнце смотреть стал. Может, догадаешься кто?
Догадалась. И диву далась. Что это с Мацапурой? Или в коллегиум поступить решил, звезды считать? Говорил Хведир, что есть такие. Ходят в балахонах темных, трубы зрительные таскают.
– То присядем, панна сотникова. Нечего тебе ногу томить.
Взял под руку – не сопротивлялась даже. Поняла – не в вежестве притворном дело. Что-то случилось. Иначе не стал бы Дикий Пан на солнце глядеть!
Сели тут же – в высокие кресла, что вроде как на помосте стояли. Неудобные кресла, жесткие. Мацапура долго устраивался, по сиденью елозил. Устроился. Хмыкнул, ус крутанул.
– А знаешь, Ярина Логиновна, что это за места? На сих креслах только кнеж пребывать право имеет. Ежели, стало быть, в гости заглянет, тут его усаживать должно. Так что, я – на кнежском сиденье, а ты – вроде как кнежна!
Хохотнул. Хихикнул. Подмигнул. И вновь подивилась Ярина. Ну точно мальчишка! Хведир, тот тоже, как мальцом был, все норовил за батьковским столом усесться да окуляры пана писаря на нос нацепить.
– Так что, мы с тобой с сего дня – злодеи державные. Эх, было бы время, я бы не сюда, а на самый трон пана Сагора взобрался! Жестковато, говорят, да ничего!
Помнила тот трон Ярина. И трон помнила, и кнежа, что за него цеплялся, кровью исходя. А славно бы у того трона самого пана Мацапуру приветить! Чтоб так же кость хрустнула да жилы лопнули. И чтобы перстень…
Перстень! Камень кровавый!
Даже испугалась. Поглядела – замерла.
Кровавым огнем горел самоцвет на груди пана Мацапуры-Коложанского. Горел, переливался – словно подмигивал.
«Пойдешь ко мне на цепь?»
Ах, чародеи-химерники! Колом бы осиновым вас!
То ли взгляд ее перехватил Дикий Пан, то ли просто – почуял.
– Чему дивишься, Ярина Логиновна? То прикраса фамильная, от батька моего Леопольда досталась. Сперва был тут белый камень-диамант, только потерял его батька в городе Париже. Потерял – да другой вставил. Рубин этот, панна сотникова, из самой Индии привезли, из страны Кашмир.
Спокойно сказал, невзначай словно. Сказал, а сам взгляд от лица ее не отрывал. Будто испытывал.
Хотелось Ярине об узнике седобородом спросить да о площади Гревской, что в том Париже-городе, но – смолчала. Успеется! Будет час – все Дикому Пану припомнит. И пана Станислава тоже!
Поерзал пан Мацапура по креслу. Поерзал – успокоился.
– Ну, слушай, Ярина Логиновна. С безделицы все началось. Три дня тому разголос по местечку прошел, будто на закате искра возле солнца сверкнула. Сверкнула – да и погасла. Поговорили – забыли. А я вот не забыл.
Помолчал Дикий Пан, пальцами толстыми по подлокотникам побарабанил. Будто слова искал.
– Сам дивился: с чего такую безделицу помню? А потом на ум пришло: «Искрой, пятном, хоботом, а после – столпом». Вроде загадки детской. Не слыхали ли, панна сотникова?
Покачала головой Ярина. Не слыхала. Не любила она загадок. Одно поняла – не шутит Мацапура. Не шутит – и на солнце смотреть не зря заставляет.
– Книга такая есть – «Рафли» зовется. Чернокнижие сугубое, даже мне порой тошно. Да только вот читывал я там некое повествование – про Аспида, что землю сгубить хотел в годы давние. Вот с того и запомнил – про искру, про пятно да про все прочее…
Встал Дикий Пан, шеей повел, словно бы душно ему было. Будто бы схватил кто за шею его бычью.
– Послали того Аспида ангелы некие, самим Сатаной назначенные. А чтоб до времени не увидели губителя, возле самого солнца спрятали. Только и можно было заметить, что искру на закате. А через дней несколько…
Только сейчас и догадалась Ярина крест сотворить. Ишь, кого помянул, людоед!
– Или пан Сатаны испугался? – не утерпела она. – Чего ж слуге хозяина своего бояться?
Моргнул Дикий Пан, брови высоко поднял. Вот-вот рассмеется. Да только не стал смеяться.
– Дура ты, панна Ярина! То мугыри пальцы гвоздем колют да за полночь на печь лезут, чтобы душонку свою продать. Пропадают – и зазря. Сатане-то до них и дела нет. Ты хоть Библию читала?
И вновь перекрестилась панна сотникова. Сперва Врага, после – Писание Святое оборотень поминает. Неведомо, что хуже!
– Сатана, которого должно Противоречащим звать, Богу отнюдь не ворог. Или Иова Многострадального книгу не помнишь? «И был день, когда пришли Сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана». Поняла? Пришел он среди ангелов, потому как сам – ангел! К Господу приходит и от него наказы получает. Ты, Ярина Логиновна, попов меньше слушай. Вредно это!
В третий раз перекреститься не пришлось. Замерла рука. Помнила Ярина книгу об Иове. И о Сатане клятом помнила, да как-то не задумывалась.
– А потому и землю сгубить Противоречащий отнюдь не сам задумал. Да не о том речь. Пойдем, снова посмотрим. Вместе.
Как вставала – трость подал, руку калачиком согнул. И впрямь, кавалер!
Возле окна дивное началось. Поглядел Дикий на небо, прищурился и принялся в карманах шарить. Долго шарил – видать, глубокие карманы панские.
– А вот гляди, Ярина Логиновна! Нравится?
Взяла, в руках повертела. Зеркальце? Нет вроде. Стекло, да какое-то мутное. Словно коптили его. Тронула пальцем – не мажется.
– Сие, панна сотникова, оптика называется. Не простое стекло – с дымом. А как через него глянешь, все больше кажется – в четыре раза. Знатные тут мастера! Ну-ка, проверь!
Поглядела Ярина на Дикого Пана – и чуть не отшатнулась. Экое чудище! Черный, словно арап, рожа – с гарбуз знатный!
– Поняла? Ну а теперь – на солнце взгляни. Не бойся, глаз не обожжешь.
Делать нечего. Взглянула.
Маленьким было солнце – словно плошка медная. Плоское, а по краям – вроде темной каймы. Даже обидно Ярине стало – это ли светило, что жизнь всем дает?! Фу ты, химерия!
