Демон осторожно усадил ребенка на каменный пол, спиной к зубцам ограждения.
Глянул вверх, дернув тяжелыми веками.
«Так смотрят слепцы! – пронзила сердце иглой чудная мысль. – Или нет: так смотрят…
насквозь!»
Сале ощутила, как воздух над площадкой донжона содрогнулся от дикого напряжения эфирных полей. И Денница вместе с так и не пришедшей в чувство Ириной вновь застыли – чтобы каф-Малах попросту исчез.
Совсем.
Без всякого сияния и грома небесного – соль, и та явственней растворяется в воде.
– Вы не знаете, кто таков есть каф-Малах, пани Сале? – с отменной вежливостью осведомился умник-Теодор.
Не спеша, однако, убирать за пояс пистоль в присутствии консула.
– Каф-Малах? – насмешкой прозвучало от парапета. – Ой-вэй, хлопче, чему вас только по вашим бурсам православные меламеды учат?! Ну, ежели попросту, для гоев необрезанных – так это такой себе маленький ангел-еретик!
– Сатана? – заинтересованно обернулся Теодор, блестя окулярами. – Люципер?
– Бес это! Чортяка! Тот, кто в скале сидит! Мамку спортил, братика спортил… мне жизнь спортил…
Бормотание Гриня-чумака мало кого заинтересовало.
Жизнь ему спортили… а кому легко?
– Не кидался б ты, хлопче, такими Именами, – посоветовал консул, обращаясь то ли к чумаку, то ли к бурсаку.
Однако на вопрос так и не ответил.
И тут Сале вспомнила! Ну конечно! Ангел Силы ведь говорил ей…
– Это блудный Малах, Теодор. Блудный ангел. Тот, кто отказался от Служения во имя Свободы. Тот, кто однажды преступил Запрет…
Договорить не удалось. Глубоко внизу, в замке, раздался оглушительный грохот, треск, и следом – частая, слитная дробь выстрелов.
Когда-то, будучи по делу в ином Сосуде, Сале уже слышала, как стреляет подобное оружие. Но… откуда?!
И почти сразу женщина увидела: юный Денница, ребенок, которого она искала-презирала-боготворила, тихо оседает боком на выглаженный камень плит.
Бледный как смерть.
Логин Загаржецкий, сотник валковский
– Шмалько! Харя твоя непроспатая! Куды целишь?!
– Туды, пане сотник…
– Куды – туды? В божий свет?!
– Добро б в божий, пане сотник… Видали ж: один чортяка на земле, другой на небе! А рядом – и сказать боязно…
Кинул Логин шаблю в ножны.
Кого рубать? – Не Ондрия ж, есаула верного.
– А рядом с небесным пекельником дочка моя сияет, Ярина Логиновна! Это тебе сказать боязно, харцызяка? В тридцать три тебя рассвятых апостола?!
– Да так-то оно так, пане сотник… а все думаю: не мара ли? Отвели нам ясны очи черти да жидовня!
Подошел сотник к есаулу, глядит: а у Шмалька глаз его карий слезой плывет. Не он ли малую Яринку на коленке катал, за ус сивый драть позволял? Не он ли за панну сотникову сперва отчизну кинул, в пекло полез, а после боевых товарищей – и тех оставил?
Эх, пан Ондрий… пропадем мы тут, а все одно – вместе.
– Пошли, что ли?
– А то, пане сотнику… пошли. Только, не в обиду будь сказано: в какую сторону?
Петляла тропка под сапогами. Орали в кронах сосен дурные пичуги, изгалялись по-своему. Щебень мелкой осыпью тек впереди, шуршал змеюкой в осоке.
Била «ордынка» по бедру: что ж ты, хозяин? пить хочу!
Нечего ответить.
– Турчонка помнишь? – невпопад спросил Логин, глядя под ноги. – Слышь, Ондрий: турчонок, молоденький… под Хотином, в плавнях? Ты ему сперва ухо кромсал… помнишь?
Помолчал есаул.
Лоб наморщил.
– Не-а, – отозвался.
Ну и ладно.
* * *
Хлопцы ждали близ дареной чортопхайки.
Гром-бонбарь все кулемет по лоснящемуся боку гладил, ну точь-в-точь хлопец у плетня – ядреную девку; Забреха же на дорогу как уставился – прикипел.
Не спросили: куда Юдка Душегубец делся?
Чего им спрашивать? – и пан сотник на шаблях не из последних, и Шмалько уж чего-чего, а из рушницы шмалять горазд… и выстрел все слышали.
Они не спросили, а Логин и рассказывать не решился.
Байкой сочтут: примерзла рука у боевого черкаса, ан тут тебе и чортяки с ихними побрехеньками, и ангелы боженькины во облацех… и жид в небесах сгинул. Такие байки Рудому Паньку перед бабами складывать, а не сотнику валковскому.
– Зря вы, хлопцы, со мной остались! – само вырвалось у Логина; и не хотел, не думал, а сказалось в сердцах. – Надо было с нашими да с этими… у которых – декрет-универсал. Бились бы сейчас за счастье уж не помню кого… а так бьетесь – ровно мухи в склянице. Жужжим, да лбом в стенку – что крепче. Нет, правда: шли бы вы… может, догоните еще?
Дмитро Гром кулемет в последний раз огладил.
– А в рожу? – спросил.
Отродясь не бывало, чтоб москаль беглый, из милости в реестр вписанный, у сотника Логина Загаржецкого такое спрашивал.
Не бывало! – а вдруг заметил Логин: полегчало.
Аж улыбка усы раздвинула.
– Вон кому в рожу… – вдруг брякнул есаул Шмалько, и Забреха на чортопхайке моргать начал, будто соринка ему в глаз попала. – Пане сотник, вы погляньте: ишь, анчихрист, опять явился…
Впереди, у поворота сволочной дороги, что тянется над бездной из ниоткуда в никуда, стоял давешний чорт-миротворец.
Зенками бесстыжими лупал.
– Пулей бы! – безнадежно кинул есаул, и сам себе язык прикусил: бил ведь пулей! а толку?
А чортяка подумал-подумал, скрутил левой рукой кукиш, да такой щедрый, что и за неделю не обгадишь; скрутил и в сторону славных черкасов сунул. Пригляделся Логин: кукиш-то чудной! Лапа у чорта шестипалая, вот и торчит из фигуры оскорбительной не один – сразу два пальца, и оба не по-людски шевелятся.
Взыграло сердце у сотника валковского.
Прянул в седло, ожег коня ударом плети.
– За мной!
Только и услышал, как сзади копыта-колеса в сухой грунт ударили. А там уже слушать некогда было: вон он, исчезник проклятый, за поворот уходит.
Вре-ошь!
Тогда не достал, сейчас достану!
Свистел ветер в ушах: с-с-стой, с-с-сучий с-с-сын! Бедра в конские бока корни пустили, вросли намертво: не зверь, не человек – диво дивное несется единым телом, карать насмешника. Щебень из-под копыт врассыпную. Пичуги из крон лохматых – врассыпную. Думы черные, боль сердечная – сгинь, пропади, рассыпься!
Сотник Логин с хлопцами вражьей силе укорот дает.
