Разве что Заклятый и женщина-Проводник…
– Башка кругом идет, – пожаловался сотник, нервно вытирая потную, багровую плешь. – Слышь, чортяка, где это мы были? В Ерусалиме, что ли?
Я не стал ему отвечать – да он и не ждал ответа.
– Уж лучше бы в Ерусалиме, – буркнул есаул, потянув носом воздух и скривившись. – Там-то хоть дух был приятный, яблочный! А здесь…
Шмалько неожиданно подался к выбитому окну, выглянул во двор.
– Пане сотник! Солнышко донизу клонится! Вечер близенько! Хлопцы мертвые на самой остатней жарище вышли! Похоронить бы надо, пане сотник, по-людски!
– Дело говоришь, Ондрий, – кивнул сотник, ворочая затекшей шеей. – Наш грех: забыли, заморочились… Только где хоронить-то будем? Камень один кругом. А за ворота лучше пока не соваться – мало ли…
Женщина-Проводник тронула его за плечо:
– У нас традиция: строить замки на костях предков. Обычно фамильный склеп располагается в подземелье, под северным крылом замка. Там наверняка отыщутся свободные усыпальницы.
– Добре. Мыкола, Хведир! – сходите, проверьте. Только факелы возьмите! Еще заблудитесь…
Я не слушаю сотника. Я… да, несомненно! – я шмыгаю носом. Заложен. Дышать (дышать?!) приходится больше ртом, а вибрации, которые люди именуют «запахами», и вовсе не воспринимаются. Кажется, мое новое-старое тело само позаботилось обо мне. Странно. Раньше я не разделял свое «я» и свое тело. Это было одно целое. А теперь? Не знаю. Теперь я ничего не знаю! Есть ли у меня душа, отдельная от тела? И если есть – была ли она всегда?
Рав Элиша, помоги!..
Я начал привыкать к этим камешкам будущей гробницы: «теперь», «раньше», «душа», «тело»!.. Я начал
противопоставлять! Я перестал быть
целым!
Впрочем, я действительно перестал быть целым: что я есть сейчас? – лишь жалкая частица былого каф-Малаха, Блудного Ангела, любителя смертных женщин и нарушителя Запретов.
– …Имею доложить, пан сотник: усыпальница замковая, склепом именуемая, в подземелье под северным крылом замка обнаружена была, как пани Сале и предрекала. Такоже имеются свободные помещения, для погребения предназначенные…
– Предназначенные, говоришь? Значит, так тому и быть. Хоть и не в землице родной, а похороним хлопцев честно. Сходи-ка, Ондрий, поищи чего, чтоб кресты сделать. Негоже православных без креста-то хоронить.
– То я сделаю, пан сотник, не беспокойтесь!
– Ну, пошли. Перенесем браточков.
– Батько! Хорошо ли будет мальчонку-княжича здесь, с башкой этой поганой, оставлять? – вскинулась из угла Ярина.
– Да и чертенка…
– Да и чумака…
– Чумака трогать сейчас нельзя: рана откроется, умрет, – отрезала Сале Кеваль. – А о мальчике я позабочусь. Пойдем со мной, малыш, не бойся, – она склонилась над малолетним княжичем.
Ну, о своем сыне я сам позабочусь. Права панна сотникова: не стоит оставлять детей рядом с умирающим Приживником. Иди на руки, Денница… вот так. Ты знаешь: иногда мне становится страшно – каким ты вырастешь? И тогда я шепчу себе-новому памятью себя-былого: каким бы ни вырос, лишь бы вырос!
Лишь бы…
– Эй, панове? Далеко собрались?! – Окрик Приживника застал людей врасплох. – Часу с гулькин нос, а они… Спешить надо!..
– То ты прав, пекельник, – обернулся на пороге сотник Логин. – Надо спешить. Хлопцы наши убитые ждать не могут. А ты – обождешь, не протухнешь. А и протухнешь – невелика потеря!
Логин смачно харкнул на пол и вышел вон. Остальные двинулись следом, не обращая больше внимания на отчаянные призывы головы.
– Юдка! – неслось вдогон. – Ну ты-то хоть куда?! Заместо попа?!
Ответа Дикий Пан не дождался.
* * *
Обоих детей мы с Сале Кеваль уложили в верхних покоях. Женщина произнесла Имя Руах, и измученный княжич мгновенно засопел, уснув рядом с моим сыном.
– Пошли, поможем им, – сказал я ей. – У тебя есть… у тебя или здесь, в замке – составы, которые отбивают запах? С ними будет легче.
Женщина-Проводник только кивнула в ответ. А я смотрел на нее и думал, думал всю дорогу из покоев во двор: кто мне эти люди? Что мне до их погребальных обрядов? Кто мне эта женщина? Зачем я, тратя последние силы, дарил им совершенно бесполезное перед общей гибелью понимание? Зачем? Почему? Может быть, потому, что становлюсь таким же? начинаю чувствовать одиночество?! хочу укрыться от него?! Раньше каф-Малах мог быть везде и всегда. Время, расстояние? – пыль для Блудного Ангела! Даже когда я любил – да, я любил! было! – свою Ярину, я в любой момент мог оказаться возле; даже уходя, я не был одинок. А теперь…
Что со мной творится?..
Кто я? что я?!
…Все стояли во дворе: кто у пролома, кто посередке, лишь Хведир забрался на галерею.
Смотрели в небо, вдаль и снова – в небо.
Я знал, что происходит, но все равно не предполагал, что это выйдет так красиво. Красиво и страшно.
Вечер не вечер, день не день… ночь не ночь.
Радужный купол висел над самой головой. Казалось: привстань на цыпочки, вскинь руку – дотянешься. Зарницы разноцветья пробегали по нему, зарницы всех аспектов разом, от Хеседа до Гевуры, от Милости до Силы, от долготы жизни до ее предела – угрюмыми волнами ниспадая к горизонту. Только горизонт этот простерся совсем рядом: шагни раз, другой, потянись пальцами… ах да, я уже говорил.
Сколько осталось?
Сутки? двое? не знаю.
Сосуд, усилиями ревнивых бейт-Малахов лишенный праведников, выбрал весь отведенный ему срок. Радуга в небе, и защитника нет. Скоро бытие вытечет в дыру, целиком, без остатка, и язва зарубцуется Рубежами.
Был – мир, стал – шрам.
Рубеж.
Рубец.
– Гляди! гляди! – это Хведир. Небось и на краю гибели уставится бурсак на очередное чудо: глядите! ишь, наворочено!
Звуки обрушились со всех сторон.
Гомон, вопли, хрюканье несуразное… вскрики? всхлипы?! Это там, за стенами.
Я залез на галерею, проклиная на ста языках мелкую дрожь в коленках; встал рядом с бурсаком.
Вокруг княжеской ставки, вокруг шатра с радужным знаменем творилось невообразимое. Множество людей толпились, галдели, тащили нехитрый скарб; кое-кто уже копал землянки близ рощицы, воины отгоняли особенно настырных, мало-помалу вытесняя толпу за пределы оградительной насыпи со рвом. В толпе шныряли тощие карлы, сверкая зелеными глазищами, их сторонились мосластые живчики, похожие на хищных тушканчиков. На окраине лагеря стайка ежей с иглами, отливавшими кованой сталью, бродила за огромным пауком, скрученным в три погибели; временами особо прыткие ежики слегка подкалывали унылое чудище в лохматый зад, но никто никого всерьез не трогал.
