– Только не отсиделся, брат! – усмехнулся он, шрам старый погладив. – Три раза смерть обходила, четвертый, видать, последний. Узнал я, что вот-вот заберут меня бесы, выправил отпуск, деньги с книжки сберегательной снял – и за Днепр, куда подальше и потише.
– Бесы? – не понял я, от полной растерянности о настоящих чертях подумав.
Захохотал товарищ Запорожец, ворот вышиванки развязал.
– Ух, жарко, словно в пекле! Так бесы и есть, считай, из пекла самого. Пострашней прежних будут… Стреляться не стал. Негоже выйдет, если казак наглую смерть сам себе учинит. Решил погулять – напоследок. Ведь не осудишь, брат?
Что тут ответишь? Развел я руками.
– Как осудить? Сами рядом с твоей невестой ходим. Только не рано ли горевать? Ведь и на бесов этих укорот есть!
Помотал он головой, горилки в стаканы налил.
– Не выйдет! Слыхал я, боятся бесы лишь самого товарища Химерного. Но и ему сила не во всем дана. А мое дело – ясное да простое, как дорога в пекло. Шепнули мне вчера, что уже ордер подписан и машина из Полтавы послана. Бежать бы, да некуда, – и в Миргороде ждут, и в Харькове. Видать, в твоих местах кирпичную стенку спиной греть доведется. А к тебе, товарищ, просьба есть. Не бросай меня до рассвета, не по себе одному в такой час. А как солнце покажется, хлебнем по последней, да и пойду я в кагал их бесовский. Сам пойду, сам сдамся. Пусть стреляет, адово семя, командира-орденоносца! Не оставишь, брат?
Страшно мне стало, словно не его – мой час плясать с Чужой Молодицей пришел. Но как товарища в такую ночь бросить?
Сколько сидели, о чем толковали, не так и важно. Думал я, страх уйдет, пусть недалеко, за дверь, за порог, пусть хоть в угол спрячется! Ведь на войне и не то бывало. Да где там! С каждой минутой не только пить – дышать становилось труднее. Видать, война – одно, а когда Чужая Молодица сквозь рассветную мглу в лицо тебе смотрит… И вот уже чудиться стало, будто не товарищ Запорожец предо мною – мертвяк неупокоенный, после боя забытый. Провалились очи, зубы желтым оскалом заухмылялись, вместо вышиванки – лохмотья черные клочьями… Протер я горилкой глаза – полегчало. Ненадолго.
А под самое утро, в белый сумрак, подошел к окну товарищ Запорожец, на меня посмотрел, подумал. Затем, не говоря ни слова, взял со спинки стула пиджак, шагнул к двери…
И нет его!
А я, как был, в вышиванке и сапогах, на койку и свалился.
Проснулся ясным днем, к полудню ближе. Открыл глаза, вспомнил, чего было, да чуть не заплакал… Эх, пропала душа казацкая, зазря пропала, не вернется назад! И не попрощались даже…
Глотнул я воды из знакомого графина, сухие губы облизал, да и решил, что делать нечего. Спущусь в буфет, чаю их знаменитого хлебну, а там и делами займусь. Жить-то надо! А тут еще совещание, будь оно трижды по семь раз…
Шагнул я к двери, по карманам пиджака для верности похлопал, на месте ли все, проверяя… Да так и обмер. Пиджак-то, пиджак!..
Достал я, чего в карманах лежало. Червонцев пачка худая, профсоюзный билет, удостоверение, еще билет, но уже партийный. Все верно: товарищ Запорожец. И фотография его, и отчество с именем. А чему удивляться? Пиджаки наши, видать, на одной фабрике шили, всюду тогда такие увидишь. Главное же, на одном стуле висели, на одной спинке. Вот и спутал он, товарищ Запорожец. Не до пиджака ему в ту минуту было.
Осознал я, чего сталось, обратно на койку присел… Стреляться – или погодить слегка? Хлопнул по поясу, где револьвер в кобуре своего часа ждал. Есть ли? Есть, не пропал! А билет партийный в нагрудном кармане? Не пиджака – рубашки, всегда опаску иметь надо. И билет есть! Даже деньги остались – не мелочь медная, а настоящие, в пачке при поясе. Повеселел я, дух перевел. Значит, погодит еще Молодица Чужая и бесы без меня перескучают! Вспомнил я вновь о буфете, скользнул ладонью по чужому карману – и снова обмер, только уже по-настоящему, безвозвратно.
Печатка! Печать политотдела, через пять домовин ее с присвистом сквозь матросский узел да в Пресвятую Пятницу!..
Значит, и правда – аминь казаку.
Прикинул то и это, помозговал крепко. Аминь и есть. Ведь не потерял я ее, клятую, не в поле посеял. За такое тоже не погладят, но тут и вовсе беда. Сам! Сам ее врагу народа отдал, можно сказать, из рук в руки передал.
Вскочил я, за чуб себя дернул. Думай, думай, не раскисай! Не тот казак, что победил, – тот, что выкрутился! Ждать, пока придут, пока ордер предъявят, резону нет, и самому сдаваться – резону нет. Не выручит, не спасет! Может, и вправду одно осталось – «наган» достать да точку поставить? Вроде как в окружении, когда патроны считать начинаешь?
Но тут мне стыдно стало. Довел страх казака до самых последних мыслей. Стрельнусь – и что? Будут внуки-правнуки спрашивать: «Отчего это наш дед-прадед такого труса спраздновал? Неужто из-за безделицы подобной?» И ведь не станешь каждый раз из могилы, известкой засыпанной, выбираться и пояснять непонятливым!
Прогнал я искушение бесово, но их самих, чертей окаянных, ждать не стал. Поправил пиджак, водой рот прополоскал – и пошел кума искать.
Кум, хоть и делами был занят, мне обрадовался, за стол потащил, скляницу с этикеткой зеленой выставил. Только не до нее теперь! Тянуть да около ходить не стал – рассказал сразу. Все как есть, на духу словно.
– Дурень ты! – говорит мне кум, дослушав.
Не спорю, не отвечаю. Дурень и есть.
– И не помогал бы я такому раззяве, – продолжает кум, голос повышая. – Хоть и брали мы с тобой вместе Перекоп, хоть и ходили под знаменами товарища Примакова. Не тебя мне жалко – детишек твоих, которых крестил я, долг партийный нарушая. Переступил я тогда совесть свою большевистскую, только про себя решил: ненадежный ты все же товарищ! И вправду! Вчера детей к попу носил, сегодня печать партийную теряешь. Чего завтра будет?
Стою я перед кумом, язык проглотив. И не потому молчу, что нрав его знаю. Не зря кум «маузер» свой даже под одеялом не всегда снимает! Молчу, потому как прав он. Проявил я слабину, расчувствовался, врага народа Запорожца приветив…
– Ладно, – хмурится кум. – Так и быть, помогу. Печатка твоя, сам понимаешь, уже кем надо изъята. И «кто надо» этот большой на тебя зуб растит, живьем сгрызть желает. Потому на службу к нему не суйся, сразу с подвалом здешним познакомишься. Идти тебе к нему надлежит вечером – по адреску, что я тебе после назову. А сейчас меня послушай. Прежде всего: сможешь ли денег достать? Зачем деньги, смекаешь?
К месту нужному я в самое правильное время добрался – через час после заката. Недалеко идти пришлось: за кирпичный завод, что на шляху Миргородском, да за мостик, который через Студну, речку нашу, ведет. Тогда уже мост новый стоял, железный, а прежде деревянный был, и не простой, говорят, с чертом-оберегателем.
Перешел, оглянулся…
