— Он серьезно пострадал во время нападения. Был взрыв, а Юрайя находился слишком близко от него.
— Боже, — восклицает Зик и начинает раскачиваться вперед и назад.
А Ханна просто склоняет голову, пряча от меня лицо.
В гостиной пахнет чесноком и луком, наверное, они недавно ужинали. Я оглядываюсь по сторонам. Напротив висит перекошенная семейная фотография: малыш Зик стоит рядом с матерью, на коленях которой балансирует совсем еще маленький Юрайя. У их отца — пирсинг: проколоты и нос, и ухо, и губы. Его смуглая кожа и широкая улыбка кажутся мне знакомыми — он передал свои черты обоим сыновьям.
— Он находится в коме, — выдавливаю я. — И…
— И он не собирается просыпаться, — заканчивает за меня Ханна.
— Да, — киваю я, — и я хочу забрать вас. Вам надо принять насчет него решение.
— Решение? — вскакивает Зик. — Ты имеешь в виду, отключать его или нет?
— Зик, — властно кивает головой Ханна, и тот снова садится на диван, почти утопая в подушках.
— Конечно, мы не собираемся поддерживать в нем жизнь таким способом, — изрекает она. — Он бы этого не захотел. Но обязательно поедем повидать его.
— Понятно, — говорю я. — Но есть кое-что еще. Нападение являлось… восстанием, в котором участвовали многие из людей, живущих в тех местах. И я тоже.
Опускаю голову и сверлю взглядом пол, уставившись на трещины в половицах. Но они молчат, и я продолжаю:
— Зик, я не выполнил обещания. Я не присматривал за ним так, как был должен. Прости меня, Зик.
Решаюсь, наконец, поднять на него глаза. Он рассматривает пустую вазу на журнальном столике. На ней — рисунок из бледных роз.
— Думаю, нам нужно некоторое время, чтобы привыкнуть, — подает голос Ханна и откашливается.
— Но сегодня мы возвращаемся в Резиденцию, и вам надо пойти с нами, — вздыхаю я.
— Хорошо. Подождите нас снаружи, мы будем готовы через пять минут.
В мрачном молчании мы медленно едем назад. Луна то исчезает, то снова появляется из-за туч. Машина подпрыгивает на кочках — крупные белые хлопья вихрем проносятся в свете фар. Интересно, может, Трис тоже сейчас смотрит в окно, наблюдая за поземкой, которая несется по бетону и заметает самолеты? Может, там все же лучше, чем в городе?
— Значит, ты сделал это? — шепчет мне на ухо Кристина.
Я киваю, а она чуть прикрывает лицо ладонями. Знаю, что она чувствует себя, наконец, в безопасности.
— А тебе удалось привить свою семью? — спрашиваю я.
— Ага. Мы нашли их вместе с верными, в Хэнкок-билдинг, — отвечает она. — Но время «перезагрузки» уже прошло. Наверное, Трис и Калеб успели.
Ханна и Зик о чем-то потихоньку переговариваются. Похоже, новый странный мир удивляет их. Амар периодически оглядывается на них и вводит обоих в курс дела. Меня несколько напрягает то, что он отвлекается от дороги, и я стараюсь не обращать внимания на приступы паники и сосредоточиваюсь на снегопаде.
Я всегда ненавидел пустоту, которую приносит с собой зима: бесцветные пейзажи и совершенное отсутствие разницы между небом и землей. Деревья, превращенные в скелеты, и город, напоминающий пустыню. А если в этом году я смогу полюбить зиму?
Мы быстро проезжаем сквозь ворота в заборах Резиденции и тормозим около задних дверей. Охранники куда-то запропастились. Вылезаем из пикапа, и Зик подхватывает мать под руку. Когда мы заходим в здание, понимаю, что Калеб справился — нигде нет ни души. Вероятно, местных удачно «перезагрузили».
— Куда они подевались? — изумляется Амар.
Мы шагаем мимо покинутого КПП. За ним я вижу Кару. Ее лицо в синяках, на голове — повязка. Она очень встревожена.
— Что случилось? — спрашиваю я.
Кара только склоняет голову.
— Где Трис? — продолжаю добиваться от нее ответа.
— Прости, Тобиас.
— Кара, что стряслось? — кричит Кристина.
— Трис отправилась в Оружейную Лабораторию вместо Калеба, — начинает Кара. — Она пережила сыворотку смерти и сумела активировать сыворотку памяти, но в нее стреляли, и…
Я чувствую, когда люди врут. Конечно, Трис жива, ее глаза блестят, на щеках — румянец, а ее маленькое тело полно силы и энергии, как было, когда она стояла в лучах света в атриуме. Трис не могла оставить меня здесь одного.
— Нет, — шепчет Кристина, — нет, это какая-то ошибка.
Кара плачет. И я сам понимаю, что Трис, разумеется, отпихнула Калеба и бросилась в Лабораторию. Кристина что-то говорит, но ее голос доносится до меня приглушенно, будто я нырнул в воду. Черты лица Кары расплываются, мир вокруг меня превращается в тусклую смазанную картину. А если я сделаю вид, что ничего не произошло, может, тогда все изменится? Кристина сжимается, не в силах выдержать навалившееся горе. Кара обнимает ее. А я просто стою неподвижно.
52. Тобиас
Когда ее тело первый раз коснулось сетки, все, что я увидел, — это серое пятно. Я перетащил ее через край. Ее рука была маленькой и теплой, а затем она встала передо мной — невысокая, тоненькая, самая обычная и вроде бы ничем не примечательная, за исключением одного. Она прыгнула самой первой.
Даже я этого не сделал.
Ее глаза были решительными и настойчивыми.
Такими красивыми.
53. Тобиас
Но в самый первый раз я заметил ее в коридорах школы. Потом — в день похорон моей матери. И еще в секторе альтруистов.
Огонь, пылающий настолько ярко, не может угаснуть.
54. Тобиас
Тащусь по коридору… Я не знаю, день сейчас или ночь. Мы с Кристиной следуем за Карой. И я совершенно не помню путь от входной двери к моргу.
Она лежит на столе, и на мгновение мне мерещится, что она спит. Я прикоснусь к ней, она улыбнется и поцелует меня. Но когда я дотрагиваюсь до ее руки, она оказывается холодной, твердой и неподатливой.
Кристина всхлипывает. Я стискиваю пальцы Трис, надеясь, что если сожму посильнее, то вдохну в нее жизнь.
Потом я осознаю, что она ушла навсегда. Тогда силы покидают меня, я падаю на колени и плачу навзрыд. Все во мне молит лишь еще об одном поцелуе, одном взгляде… одном слове, хотя бы одном.
55. Тобиас
В последующие дни только постоянное движение помогает мне хоть немного приструнить свое горе. Поэтому я брожу по Резиденции. Наблюдаю, как окружающие оправляются от последствий воздействия сыворотки памяти и постепенно, но неотвратимо меняются.
Тех, кто потерялся в тумане беспамятства, собрали вместе. Им поведали правду: человеческая природа является сложным механизмом, наши гены разные, но ни один из нас не является ни поврежденным, ни чистым. Впрочем, кое в чем им лгут. Им не говорят о том, как именно стерты их воспоминания. Ссылаются на несчастный случай и твердят, что они всегда выступали за равенство «ГП».
