Нет, в рот вам ноги, тогда сами, без меня! Старики, кто с характером, уходят, другие приспосабливаются: мельтешат, гавкают, вид делают... И ничего, нормально! А молодые приходят, думают – так и надо... Это особенно противно. Хотя, конечно, еще противнее, когда начинают тем служить, кого душить обязаны, из грязных, рук сахарные косточки брать...
Кстати, дохода больше, а риска меньше, потому что если схлестнешься с крупняком по-настоящему, то как-то незаметно получится, будто это твое личное дело: сам кашу заварил, сам и расхлебывай... А то, что заваривал ты как представитель государственной власти, а расхлебываешь как гражданин Котов, эту самую власть не интересует, хотя ясно: другие смотрят, на ус мотают, выводы делают и завтра усердствовать не будут, а без их усердия и самой власти конец. А ей вроде как все равно, она, похоже, сегодняшним днем живет.
А Котову и о завтрашнем дне думать надо, двое детей, как-никак и выпить нужно, и заработать впрок, потому что образование теперь – платное, жилье – платное, и врачи, да все, за что ни возьмись.
А на этой собачьей службе капиталов не заработаешь, только нож или пулю, если, конечно, хорошо вести себя не станешь да сахарные косточки из окровавленных рук принимать...
Нет, хватит! Выслуга имеется, и работа подвернулась по нему: в частное охранно-сыскное бюро зовут, там за один день можно больше заработать, чем здесь за месяц.
Так что, как ответили вояки, так и ответили! Что, ему больше всех надо?
Но многолетний инстинкт сыскаря не позволял бросить след. Чертыхнулся Котов сам на себя, созвонился с Аркадьевым из Главрозыска и подъехал в назначенное время.
Спецслужбы, а раньше у нас один КГБ и был, всегда от милиции дистанцировались, себя элитой считали, белой косточкой. И дела, мол, у них поважнее, и работа потоньше, и результаты погосударственнее. Хотя, если разведку и контрразведку отбросить, все остальные главки, управления, направления и отделы почти такими же, как угрозыск или ОБХСС, делами занимались, методы, бывало, куда топорнее применяли, а о результатах и говорить нечего: дел-то в суды почти не направляли, «на корзину» работали.
А когда люди в одном и том же дерьме копаются, руки то и дело сталкиваются, надо спросить друг друга, уточнить – чьи пальцы что держат, значит, без взаимодействия не обойтись. Но раз Комитет выше – любой их опер свободно в райотдел или управление придет, вопросы задаст и ответы без проблем получит. А наоборот – так просто не получится. Тут вопросы можно лишь через «контактного офицера» центрального аппарата задавать и через него же ответы получать, чтоб утечку информации предотвратить.
Таким посредником в Главке уголовного розыска и являлся Аркадьев. За долгие годы контактов с «соседями», как называют в милиции комитетчиков, он приобрел внешность и манеры сотрудника госбезопасности: респектабельность, подчеркнутая вежливость, властная солидность.
Выслушав начальника УР, он покачал головой.
– Никто ничего по этому поводу не скажет. Сто процентов! Там любят выносить сор из избы еще меньше, чем везде. Но кое-чем я вам помогу.
Аркадьев еще раз прочел справку оружейного завода.
– Генерал-лейтенант Тимошкин в девяностом году был начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба.
– Ага, – кивнул Котов.
– Движение оружия по центральному складу могла бы отследить только военная контрразведка. Пли военная прокуратура. Но они этим заниматься не станут, можете мне поверить. В лучшем случае получите еще одну отписку.
– Ясно. А вы можете установить этого лейтенанта Иванченко с центрального склада? Установочные данные, адрес?
Аркадьев подумал.
– Пожалуй, можно попробовать. Отдельных людей сдают с большим удовольствием, чем тайны ведомства. Но ведь он ничего не скажет.
– А если правильно спросить? – улыбнулся Котов и подмигнул.
Длительная работа «контактным офицером» не вытравила из Аркадьева сыщика. Он улыбнулся в ответ.
– Составь запрос: «В связи с подозрением в краже специального оружия, использованного для совершения преступления, прошу установить...» Ну и так далее. Я постараюсь сделать все быстро. Попробую даже выяснить его слабости.
Аркадьев, в свою очередь, подмигнул. Сыщики прекрасно понимали друг друга. Добиться от человека того, чего хочешь, легче всего тогда, когда используешь его недостатки. А они имеются практически у каждого.
Слабостью командира группы немедленного реагирования Кабанова была страсть к выпивке. Низменный порок в данном случае имел некоторое оправдание. Когда изо дня в день ходишь на ножи, обрезы, пистолеты и автоматы, дерешься, стреляешь и уворачиваешься от выстрелов, нервы превращаются в туго натянутые и постоянно вибрирующие струны. Эта вибрация пронизывает все тело: мелко стучат зубы, дрожат руки, подергиваются веки и губы, а главное – постоянное напряжение внутри и тонкий, на грани ультразвука, звон в голове. И постоянно хочется оглянуться: не стоит ли кто за спиной, не подкрадывается, не набросит ли на шею удавку?
Никаких таблеток от этого дела не выдумали, ну, пропишут доктора седуксен или корень валерианы – толку чуть, и всю жизнь сидеть на них не будешь... Психофизиологическая разгрузка, гипноз, смена вида работы, щадящие режимы службы – все это в далеких от жизни приказах да методических рекомендациях. Да и как ее сменишь, работу, какой щадящий режим придумаешь, если больше делать ничего не умеешь – только ждать часами в прокуренной дежурке или машине, срываться по сигналу и мчаться, преследовать, подползать, прыгать, лезть по пожарной лестнице, выбивать двери, влетать сквозь стекло и опять: лицо в лицо с озверевшим бандитом, кулак в кулак, ствол в ствол. Опять воля против воли, нервы против нервов, сила против силы.
Ну сломал его, поехал он в камеру, или в больницу, или в крематорий, а тебя уже следующий ждет, и еще один, и опять, и снова... Много их, а с каждым месяцем все больше и больше. Их много – а ты один...
Вот и наливаешь после службы сто граммов – раз! – и потеплело внутри, расслабилось, и струна та самая дрожать перестала, и мышцы не дергаются. Хорошо! Жить можно.
Только потом сто граммов не помогают, добавить надо, потом еще... В общем, дорога известная.
Хотя мотив пьянства Кабанова оправдание имел, последствия его были такими же мерзопакостными, как у любого подзаборного забулдыги. Когда сержант Перцов – тип подозрительный и скользкий – предложил после смены принять «по чуть-чуть», он согласился без охоты, только чтоб напряжение снять, но бутылки, как обычно, оказалось мало, взяли еще, в конце концов, вместе работают, коллеги, одно дело делают. Потом друг Перцова присоединился, Кабанов посторонних людей не любил, но это парень хороший, спортсмен, да и сержант за него поручился. Втроем крепко загудели... И за жизнь говорили, и на судьбу жаловались, и обнимались, и целовались. Спортсмен работой группы интересовался. Кабанов рассказал, как на прошлой неделе обрез от самого живота отбил, как армянских террористов повязал, много всякого рассказал, чтоб знал, каково в ментовской шкуре приходится... На другой день вспоминал – не болтнул ли лишнего, но не вспомнил. Успокоил себя тем, что никаких особых секретов он и сам не знает. Но на Перцова смотрел с еще большей неприязнью, чем обычно.
