Боденштайн молчал. Глаза Риттера перебегали с него на Пию. Вчера он допустил ошибку, недооценив ее. Сегодня с ним такого не случится.
— Вот как? — Томас хотел казаться невозмутимым, но нервное мигание его глаз выдавало его истинное душевное состояние. — Что же, например?
— Что вы делали вечером 25 апреля у господина Гольдберга, то есть накануне его убийства? — спросила Пия. — Что вы обсуждали с Робертом Ватковяком в кафе-мороженом? И почему Вера Кальтензее уволила вас на самом деле?
Нервным движением Риттер раздавил окурок. Его мобильник, который лежал рядом с клавиатурой компьютера, исполнил первые аккорды девятой симфонии Бетховена, но он даже не взглянул на дисплей.
— Что это значит? — сказал он вдруг. — Я был у Гольдберга, Шнайдера и Фрингс, так как хотел с ними поговорить. Два года назад у меня возникла идея написать биографию Веры. Сначала она была в полном восторге и часами диктовала мне то, что хотела прочитать о себе. Через пару глав я заметил, что это будет смертельно скучно. Двадцать предложений о ее прошлом, не больше. При этом читателя ведь интересует именно прошлое — ее аристократическое происхождение, драматическое бегство с маленьким ребенком, потеря семьи и замка, а не какое-нибудь заключение сделок и благотворительная деятельность.
Мобильник, который между тем замолчал, опять дал о себе знать одиночным писком.
— Но она не хотела ничего об этом слышать. Или так, как она себе это представляла, или совсем никак. Бескомпромиссность, как повелось издавна, черт подери! — Риттер презрительно фыркнул. — Я ее убеждал, предлагал ей сделать из ее биографии роман. События в жизни Веры, все потери, победы, взлеты и падения женщины, которая испытала ход мировой истории на собственной шкуре. Из-за этого мы поссорились. Она категорически запретила мне заниматься поисками, запретила писать; она становилась все более подозрительной. А потом произошла эта история с ящиком. Я допустил ошибку, защищая Новака. Это было последней каплей. — Риттер вздохнул. — Дела у меня пошли довольно скверно. У меня не было больше никаких перспектив в плане приличной работы, хорошей квартиры и вообще будущего.
— Пока вы не женились на Марлен. После этого вы обрели все снова.
— На что вы намекаете? — вскочил Риттер, но его возмущение казалось неестественным.
— На то, что вы взялись за Марлен, чтобы отомстить вашей бывшей шефине.
— Что за глупости! — возразил он. — Мы встретились чисто случайно. Я влюбился в нее, а она — в меня.
— Почему тогда вы вчера не сказали нам, что женаты на дочери Зигберта Кальтензее? — Пия не верила ни одному его слову. По сравнению с элегантной темноволосой женщиной, которую они только что видели, невзрачная Марлен однозначно проигрывала.
— Потому что я не предполагал, что это имеет какое-то значение, — агрессивно ответил Риттер.
— Ваша личная жизнь нас не интересует, — вмешался Боденштайн. — Что вы можете сказать о ваших встречах с Гольдбергом и Ватковяком?
— Мне нужна была от них информация. — Риттер, казалось, испытал облегчение от того, что они сменили тему разговора, и бросил на Пию враждебный взгляд, чтобы после этого ее полностью игнорировать. — Некоторое время тому назад ко мне обратились с вопросом, не хочу ли я написать биографию. Разумеется, о реальной жизни Веры Кальтензее, со всеми грязными подробностями. Мне предложили очень большие деньги, информацию из первых рук и шанс на месть.
— Кто это был? — спросил Боденштайн.
Риттер покачал головой.
— Я не могу вам сказать, — ответил он. — Но материал, который я получил, был первоклассным.
— Какой именно?
— Дневники Веры за период с 1934 до 1943 года. — Риттер свирепо улыбнулся. — Подробная дополнительная информация обо всем, что Вера непременно хотела сохранить в тайне. При чтении я наткнулся на массу несоответствий, но одно мне теперь стало ясно: Элард никак не может быть сыном Веры. У автора дневников до декабря 1943 года, собственно, не было ни жениха, ни поклонника, до этого времени она даже еще не имела половых контактов, не говоря уже о ребенке. Но… — Он сделал эффектную паузу и посмотрел на Боденштайна. — Старший брат Веры Элард фон Цойдлитц-Лауенбург имел любовную связь с молодой женщиной по имени Викки, дочерью управляющего поместьем Эндриката. В августе 1942 года у нее родился сын, которому при крещении дали имя Хайнрих Арно Элард.
Боденштайн оставил эту новость без комментариев.
— И что же дальше? — спросил он.
Риттер был заметно удивлен отсутствием восторга.
— Дневники были написаны левшой, в то время как Вера правша, — сделал он лаконичное заключение. — И это является доказательством.
— Доказательством чего? — поинтересовался Боденштайн.
— Доказательством того, что Вера в действительности не тот человек, за которого себя выдает! — Риттер вскочил со своего стула. — Так же как и Гольдберг, Шнайдер и Фрингс! Все четверо хранят какую-то мрачную тайну, и я хотел выяснить, какую!
— По этой причине вы были у Гольдберга? — спросила скептически Пия. — Вы действительно думали, что он с готовностью расскажет вам все, о чем он молчал более шестидесяти лет?
Риттер не обратил внимания на ее возражение.
— Я был в Польше и производил там поиски. К сожалению, больше не осталось очевидцев событий, которых можно было бы об этом спросить. Потом я был у Шнайдера и у Аниты — все то же самое! — Он изобразил на лице гримасу отвращения. — Все трое валяли дурака, эти самоуверенные, заносчивые старые нацисты с их дружескими вечерами и пустой болтовней! Я и раньше их терпеть не мог, каждого из них.
— И когда эти трое не захотели вам помочь, вы их отправили на тот свет, — сказала Пия.
— Точно. С помощью «Калашникова», который всегда держу при себе. Задерживайте меня, — дерзко обратился к ним Риттер. Затем повернулся к Боденштайну: — Зачем мне нужно было убивать этих троих? Они были совсем древними. Время все уже сделало за меня.
— А Роберт Ватковяк? Что вам надо было от него?
— Мне была нужна информация. Платил я ему за то, что он мне рассказывал о Вере. Кроме того, я мог ему сказать, кто в действительности был его отцом.
— Откуда же вам это известно?
— Мне много чего известно, — ответил Риттер надменно. — То, что Роберт являлся внебрачным сыном Ойгена Кальтензее, — это все сказки. Матерью Роберта была семнадцатилетняя горничная польского происхождения, работавшая в Мюленхофе. Зигберт насиловал ее до тех пор, пока бедняжка не оказалась в положении. Его родители сразу отправили сына в университет в Америку и заставили бедолагу тайно рожать в подвале. После этого она исчезла навсегда. Я предполагаю, что они убили ее и закопали где-нибудь на своем участке.
Риттер говорил все быстрее, его глаза блестели как в лихорадке. Боденштайн и Пия молча слушали.
— Вера могла бы отдать его кому-нибудь для усыновления, пока он еще был младенцем, но она заставила страдать его за то, что он был досадной ошибкой. Одновременно она наслаждалась тем, что он ею восхищался и боготворил ее! Она всегда была высокомерной и считает себя неприкасаемой. Поэтому так и не уничтожила ящики со всем взрывоопасным содержимым. Неудачей стал для нее тот факт, что Элард, как назло, тесно сдружился с реставратором, и у него возникла идея реставрировать мельницу.
