– Отнеси деду. – Таня закивала, торопливо подбирая крошки.
– По дороге не ходи, увидят. Лучше через бухту. Сапоги надень. Приберись там. И поздравить не забудь!
Доедая, Таня смотрела в окно. С их третьего этажа видны были проблески бухты и сопка с торчащими над ней решетчатыми ушами локатора, настороженно развернутыми к городу. Снег уже почти сошел, до самого моря тянулись стланиковые заросли со светлыми пятнами марей. Под кедрами еще лежали мокрые сугробы, но по берегу бухты уже можно было пройти – первый раз с осени добраться до локатора, проведать деда.
Жизнь новорожденного города крутилась вокруг нефти, и надо было решать: уходить на север, в береговые стойбища, или оставаться на месте, переселяться в дома, зажатые в тесном кольце буровых. Японцев сменили русские начальники, приехавшие с материка. На холодном туманном болоте, открытом морским ветрам, строили бараки. В них селились смуглые люди с тоскливыми глазами и иззябшими лицами – рабочие с юга, знавшие толк в нефти. Первая скважина уже выплюнула черный фонтан.
Пельтын ходил в школу. Пельтына приняли в пионеры и объяснили, что нефть народу нужнее, чем рыба. И когда семья все-таки двинулась на северо-восток, Пельтын, первый раз в жизни поссорившись с отцом, остался в городе.
Кто-то рассказал ему, что нефть получается из мертвых животных, которые пролежали под землей миллион лет, и Пельтын сразу и легко поверил. Мечта работать на буровой потускнела и стала пугающей. Но вокруг так радовались, когда новая скважина давала нефть, так много говорили, так часто называли вонючую жидкость «черным золотом», что Пельтын успокоился и перестал различать в резком запахе, пропитавшем город, трупные ноты.
Под солнечной рябью шевелились черные водоросли. Таня разулась, пошлепала ногой. Мелкая, по щиколотку, вода уже прогрелась. Таня торопливо зашлепала вдоль берега. На дне лежал еще лед, и от холода сводило ноги. Тонкий слой прогретого ила продавливался между пальцами, всплывала бурая пленка, прилипала к лодыжкам. К запахам соли, талой воды, брусничного листа примешивался тяжелый дух нефти.
Выбравшись с берега бухты, Таня припустила по тропе, ведущей на сопку. Пропетляв между зарослями кедрового стланика и кривыми лиственницами, свернула к покосившемуся забору с остатками колючей проволоки поверху. За оградой, в сухих зарослях полыни и пижмы прятался неряшливый бетонный куб здания, на крыше которого и стоял локатор. Таня, закинув голову, еще раз посмотрела на зеленые неподвижные решетки, прикинула направление ко входу, и, зажмурившись, побежала через двор. Поговаривали, что на территории локатора есть какое-то излучение, от которого можно ослепнуть. Таня, конечно, в это не верила, но испытывать на себе не хотелось. Она нащупала открытый засов и изо всех сил потянула. Дверь, почти вросшая в землю, подалась с тяжким скрипом, Таня заскочила внутрь и наконец открыла глаза.
– Ты с ума сошел, – говорила жена, – что я одна делать буду? А если убьют тебя на материке? Ребенка без отца растить?
– Люди помогут, – отвечал Пельтын, отворачиваясь. Жена голосила, напирая огромным животом, и он уходил из барака. Подолгу сидел, глядя на плакат. «Больше нефти для наших танков, самолетов, кораблей!» – призывал румяный рабочий. Пельтын вздыхал. В сумерках метались огненные отблески факелов – жгли газ, мешающий добраться до нефтяных пластов. Последнее время огонь пугал Пельтына.
В щелястых стенах клуба дрожал свет – там инструктор по гражданской обороне снова крутил фильм с горящими нефтяными промыслами далекого юга, объяснял, что делать, если вдруг начнется бомбежка. Получалось – сделать ничего нельзя. Рыжий, всегда бледный лейтенант, сильно хромавший на правую ногу, спохватывался и говорил, что так далеко на восток врагу не пройти. «Больше нефти, товарищи, – повторял он как заведенный, – давайте больше нефти!» Из клуба вываливались носатые рабочие, растревоженные видом родных прикаспийских степей, искореженных воронками. Над городом полз густой запах нефти, и Пельтын снова чуял в нем тухлятину.
Пельтын ждал. Посмотрев учебный фильм одним из первых, он, потрясенный, долго наседал на инструктора. Лейтенант вяло отмахивался и предлагал действовать по общему плану, но Пельтын не успокаивался. Наконец начальник, измученный отчаянными вопросами, чтобы как-то отделаться от назойливого гиляка, рассказал Пельтыну о волшебных машинах – локаторах, которые умели говорить о подлетающих вражеских самолетах задолго до того, как об этом скажут глаза и уши. В клубе висела древесная пыль, пахло тающим снегом, бензином, мертвым мясом, и Пельтыну страшно было даже подумать о том, чтобы вернуться на буровую. Он хотел работать на локаторе. Защищать и предупреждать. «Так ведь не поможет», – с отчаянием говорил инструктор, глядя на свою искалеченную ногу. «Хотя бы знать заранее», – отвечал Пельтын, хмурясь и чувствуя, как холодным ужасом сжимает сердце. В глубине души он верил, что – поможет. А еще хотел сбежать куда-нибудь, где не будет пахнуть нефтью. Все чаще Пельтын вспоминал лебедей, перепачканных маслянистой пленкой, и сам себе казался лебедем, глупым лебедем, не улетевшим от города на север, в стойбища, куда доходили только смутные слухи о войне. «Запах тухлятины приманивает хищников, – бормотал он, – но я научусь узнавать о том, что они идут, и всех предупрежу. Мы успеем улететь». По ночам ему снились самолеты, похожие на поморников, горящие сопки и лебеди, растерзанные острыми черно-желтыми когтями.
В здании локатора было сумеречно, пахло водой, плесенью, прелой хвоей. В углу светился зеленоватым экран; иногда что-то попискивало. Таня положила на стол пирог, вытащила из кармана самодельную открытку-аппликацию: звезды и самолет на бархатной бумаге.
– Вот, деда, мама тебе пирог передала. Поздравляем тебя с наступающим Днем Победы. – Она положила открытку рядом с пирогом. – Это я на уроке труда сделала. Вот.
Таня помялась, глядя на мерцающий экран. Потом засуетилась, вытащила из-под стола растрепанный веник. За зиму комнату занесло мелким лесным мусором, под дверью лежал пласт подтаявшего снега. Таня заскребла веником по цементному полу.
– Я, деда, завтра на демонстрацию пойду. У меня есть флажок и два шарика… – Она поддела совком снег и вывалила на улицу. – Позавчера задали сочинение про войну, я написала, что ты про это говорить не хочешь, и мне поставили двойку, но мама несильно ругалась. А еще завтра памятник открывают. Там будет факел все время гореть…
Таня вымела мусор за дверь и огляделась. У стены сквозь пыль масляно поблескивали банки консервов – их трогать не стоило. А вот пакеты, лежащие в углу стола, нужно было убрать. Таня потянула ближайший сверток, и в нос ударил запах гнили. Стараясь дышать ртом и не забывая жмуриться, она поволокла остатки еды к яме в углу двора. Пакетов набралось много – на локаторе не прибирались с середины лета, и гостинцы копились, превращаясь постепенно в неаппетитное месиво. Несколько пробежек по двору – и стол очистился. Таня смахнула пыль, передвинула пирог на середину и присела перед экраном, аккуратно возя тряпкой по стеклу.
– А еще, деда, я поссорилась с Юлькой… Она первая начала – сказала, что ей дедушка подарит большую куклу, а у меня дедушки нет, и куклы не будет, а она мне поиграть не даст. Ну и не надо! Я ей про тебя рассказала, что ты на локаторе работаешь, а она сказала, что локатор заброшен с самой войны, ей дедушка рассказывал, как его построили и сразу почти бросили, потому что работать некому было… Чепуха какая! А я ей сказала, что у нее дед хромой и рыжий, и старый совсем, а она меня дернула за волосы, а я ее. Мама потом сильно ругалась и отшлепала… А Юлька все равно чепуху говорила – просто у тебя же работа секретная, вот и не знает никто…
