Анника покачала головой и снова опустила взгляд на руки.
— Ее зовут София Гренборг. Она работает в объединении областных советов, заседает в той же комиссии, что и Томас. Ну, ты знаешь это дело с угрозами в адрес политиков…
— Тьфу ты черт, — сказала Анна. — Какая свинья. Что он говорит? Извивается, как уж на сковородке?
— Я ничего ему не сказала, — ответила Анника. — Надеюсь разобраться с этим своими средствами.
— Что ты такое говоришь? — возмутилась Анна. — Ясно, что тебе надо с ним поговорить.
Анника вскинула глаза на подругу:
— Я знаю, что он хочет оставить меня и детей. Он мне лжет. Впрочем, он и раньше изменял.
Анна опешила:
— С кем еще?
Анника попыталась рассмеяться, чувстуя, что камень выдавливает из ее глаз слезы.
— Со мной, — выпалила она.
Анна Снапхане тяжело вздохнула и внимательно посмотрела на Аннику своими агатовыми глазами:
— Ты должна с ним поговорить.
— К тому же я слышу ангелов, — сказала Анника и тяжело вздохнула. — Они поют мне, говорят со мной. Как только мне становится тяжело, они сразу начинают петь.
Она закрыла глаза и замурлыкала меланхолическую песню: несут летние ветры тоскующему сердцу желтые лилии…
Лицо ее застыло и потемнело.
— Тебе нужна помощь, — сказала Анна. — Ты меня слышишь, Анника?! Дело нечисто, ты не можешь оставаться наедине с этим!
Она шагнула к Аннике и так ее встряхнула, что у той клацнули зубы.
— Не распускайся! Слушай, что я тебе скажу.
Анника вырвалась из рук подруги.
— Ничего, все в порядке, — тихо сказала она. — Они исчезают, как только я начинаю о чем-то думать. Их не бывает, когда я работаю. Хочешь кофе?
— Я хочу зеленого чая, — ответила Анна. — Если он у тебя есть.
Анника пошла на кухню неожиданно пружинистой походкой, нутром чувствуя разочарование и смятение ангелов. Она их разоблачила, выдала. Они-то были уверены, что смогут поддерживать, утешать и терроризировать ее и никто не будет об этом знать.
Она налила воду в маленькую медную кастрюльку, щелкнула зажигалкой, оказавшейся под рукой, и зажгла газ, подивившись тому, что крохотная искорка вспыхнула мощным синим пламенем.
Утешение страждущим, пели теперь ангелы, слабыми разрозненными голосами, любимой дочке солнечного света…
Анника судорожно вдохнула и прижала ладони к вискам, чтобы заставить их замолчать.
В кухню, в чулках, вошла побледневшая Анна. Она испытующе посмотрела на Аннику.
Та попыталась улыбнуться.
— Думаю, что они просто пытаются меня утешить, — сказала она. — Они поют только очень светлые, милые вещи.
Она вышла в кладовку и принялась в полутьме шарить руками по полке в поисках чая, который считала зеленым.
Анна Снапхане уселась за стол, и Анника чувствовала, как она взглядом буравит ее спину.
— Это не они, — сказала Анна, — это ты сама. Ты что, не понимаешь? Ты сама себя утешаешь, обнимаешь ребенка внутри себя. Тебе никто не пел этого, когда ты была маленькой?
Анника злобно выругалась по поводу своих мозговых извилин, найдя на самом деле какой-то давно просроченный японский чай, подаренный ей когда-то кем-то на работе.
— Ты серьезно хочешь переехать? — спросила она, войдя на кухню как раз в тот момент, когда закипела вода. — Могу порекомендовать Кунгсхольм. Мы там когда-то немного пожили.
Анна подобрала со стола какую-то крошку, помяла ее между большим и указательным пальцами и задумалась, прежде чем ответить:
— Я почему-то думаю, что Мехмет в конце концов переедет к нам или мы с ним продолжим встречаться вечно, понимаешь? Он принадлежит нам, и жить без него… это неправильно. Мне только грустно, тоскливо и неприятно, когда я вижу, как старик с нижнего этажа заглядывает мне под халат, когда я спускаюсь за газетами.
— Так что же для тебя самое важное? — спросила Анника, разливая сквозь ситечко чай по чашкам.
— Миранда, — не колеблясь, ответила Анна. — Я хорошо понимаю, что не могу становиться в позу мученицы и пожертвовать всем, что важно для нее, но дом в Лидингё всегда очень много для меня значил. Вообще-то я одобряю функциональный стиль, но мне трудно жить без нормального убранства и отделки.
— Значит, если надо, ты сможешь примириться с модерном? — спросила Анника и пододвинула Анне чашку.
— Это всего лишь национальная романтика. Шелуха.
Анника села напротив подруги и посмотрела, как та дует на горячий чай.
— Итак, Эстермальм?
Анна кивнула и поморщилась, ошпарив себе язык.
— Чем ближе, тем лучше, чтобы Миранда могла сама ко мне приходить.
— Насколько большая квартира тебе нужна?
— Насколько дорогая, ты хочешь сказать? У меня нет ни копейки на первый взнос.
Они пили чай, молчали и слушали, как время от времени хлопает на ветру дверь помойки в саду. Кухня тускло белела в неярком свете зимнего дня, ангелы неуверенно запели, камень снова зашевелился, царапая грудь.
— Смотрим hemmet.se? — спросила Анника и встала, не в силах больше сидеть.
Анна звучно дохлебала чай и пошла вслед за подругой к компьютеру.
Анника села и сосредоточилась на ярлыках и клавиатуре, запустила Интернет. С щелчком и протяжным стоном включился модем.
— Начнем с последних объявлений, — сказала она. — Трешка с балконом и камином на Артиллерийской улице?
Анна вздохнула.
Квартира была выставлена на продажу, сто пятнадцать квадратных метров, третий этаж, в превосходном состоянии, с новой кухней, выложенной кафелем ванной с биде, осмотр в воскресенье в шестнадцать часов.
— Четыре миллиона? — спросила Анна и, прищурившись, наклонилась к экрану.
— Три миллиона восемьсот тысяч, — ответила Анна. — Цена немного поднялась со дня подачи объявления.
— Забавная квартира, — сказала Анна Снапхане. — У меня нет калькулятора. Сколько мне придется платить в месяц за кредит?
Анника прищурилась, быстро считая в уме.
— Двадцать тысяч плюс взнос минус налоговая скидка.
— Давай посмотрим что-нибудь поменьше.
Они нашли двушку на первом этаже на нечетной стороне Валгаллавеген за полтора миллиона.
— Безработная, — сказала Анна и тяжело села на подлокотник кресла, — брошенная отцом ребенка, почти спившаяся и живущая в двушке на первом этаже. Можно ли пасть ниже?
— Репортер отдела культуры на радио Медвежьего Угла, — напомнила Анника.
