Так все хорошо складывалось, что решили это дело отметить. Взял Иса коньяку, водки, мяса, помидоров и завалился с друзьями в больницу. Врачи поначалу протестовали, но и с ними договорились: что плохого, если мужчины раненого товарища проведают? Какой тут вред? Никакого, одна польза.
Ваха лежит бледный, весь в трубках: одна в вене торчит, две из живота... Но ребятам обрадовался, коньяку выпил, помидорчиком закусил, разрозовелся даже, повеселел. Все бы хорошо, только хмель в голову ударил, заело его: почему, какие-то шланги из меня торчат, у мужчины так быть не должно! И вырвал все трубки к шайтану, под кровать забросил, еще коньяку попросил, но выпить не успел, упал на подушки, захрипел, потерял сознание... А к ночи умер.
Вот тут-то дело и приняло другой оборот. Родственники в детали не вдавались. Кто выстрелил? Иса. От чего умер? От выстрела. Значит, объявляем месть Исе! Все правильно, все по закону. А Иса в подвал залез, живет в подвале: ест, спит, иногда ночью во двор выходит, гуляет.
В семье Тепкоевых это обсуждали:
– Все сидит в подполе?
– Сидит. Почти год прошел. Интересно, сколько высидит...
– А почему братья Вахи к нему в подвал не придут? – встревал маленький Магомет. – Нельзя это?
– Почему нельзя, – пожимал плечами отец. – Можно. Только зачем? Он же под землей, как крот.
– Ну и что? – не унимался Магомет.
– Как что? Он же света белого не видит! – не снеся непонятливости пацана, пояснила мать, которая обычно не вмешивалась в разговоры мужчин.
– Ну и что, если не видит? – все еще не понимал мальчик.
– Это не жизнь, – сказал отец. – Зачем его убивать, если он и так не живет? Вот если вылезет...
Иса вылез через пять лет. Перед тем Бакаевы через стариков договорились с родней Вахи. В конце концов, не нарочно он кровь пролил, злого умысла не имел, да сам наказание тяжелое принял. Потерпевшая урон сторона на примирение согласилась. Магомет уже подрос, а чтобы жизнь узнал получше, отец взял его с собой в клуб.
Виновный в пролитии крови имел жалкий вид. Согбенный, изможденный, с морщинистым восковым лицом, длинной, почти до колен, белой бородой и белыми же волосами, он производил впечатление глубокого старика, хотя исполнилось ему всего двадцать семь лет. Магомет вспомнил проросшие в погребе луковицы.
Он вышел на сцену в покаянном наряде: просторной белой рубахе до пят. Еле передвигая ноги, добрел до стула, сел и обреченно закрыл глаза. Ближайший родственник дяди Вахи – брат Ахмед подошел к нему с опасной бритвой в руках, постоял несколько мгновений и... начал брить бывшего кровника. Бритва посверкивала у горла Бакаева, в зале царила напряженная тишина. Сказать наверняка, что Иса прощен, можно будет только тогда, когда процедура закончится. Мало ли что стороны договорились! Сейчас все зависело от Ахмеда. Захочет – и полоснет под кадыком... Долго длится бритье, добавляя Исе седых волос... Но все имеет свой конец. Спрятал Ахмед бритву, поднял Бакаева со стула, поцеловал... Примирение состоялось при большом числе свидетелей.
– Это ладно, – проронил отец на обратном пути. – Тут зла не было, можно и простить. А если намеренно убил – никакого прощения!
Произнесенные вслух мысли впоследствии Магомет воспринял как напутствие. Через год отца убили. Он поигрывал в карты, и во время очередной игры Энвер Пашаев засадил ему нож в сердце.
Убийцу схватили прямо на месте, тогда с этим было строго: ни залога, ни подписок, арестовали – и все! Но следствие и суд – это дело одно, а месть – другое. Родственники Пашаева собрали делегацию и отправились просить о примирении. Решать такой вопрос должен старший мужчина в роду погибшего. А самым старшим был тринадцатилетний Магомет.
Делегация медленно шла по единственной улице села – человек тридцать, впереди седобородые аксакалы, чей авторитет по законам гор непререкаем. Но сейчас они выступали просителями: плечи опущены, головы склонены, глаза смотрят в землю... Старики взвалили на плечи тяжелую ношу, и чаша унижения, которую им предстояло испить, была прямо пропорциональна твердости сердца старшего Тепкоева.
Покаянная процессия приблизилась к наглухо закрытым воротам и замерла в ожидании. Теперь все зависело от хозяев. Они могли выйти сразу – верный знак того, что дело решится миром. Но так случалось крайне редко. Чаще посланцам обидчика предстояло ждать долго. Чем больше времени пройдет до открытия ворот, тем меньше шансов на достижение соглашения. Бывало, что из дома вообще никто не выходил. Тогда аксакалы снимали шапки и стояли с голыми головами, что считалось немалым позором. Этот добровольно принятый уважаемыми и ни в чем не виноватыми людьми позор должен был смягчить обиженных и подтолкнуть их к переговорам. Но так происходило не всегда. Простояв весь день и не добившись своей цели, старики опускались на колени. Неслыханное унижение! После этого даже самое твердокаменное сердце обычно размягчалось. А если нет... Старики уходили оскорбленными, между кровниками разгоралась ожесточенная война, причем общественное мнение не всегда было на стороне формально правого, но уклонившегося от примирения рода.
Посланцы Пашаевых четыре часа выстояли под палящим солнцем. Пот струился из-под тяжелых каракулевых папах, бараньих шапок, цивильных шляп, оставляя тусклые потеки на суровых, изборожденных морщинами лицах.
– Выйди, поговори с ними, – сказала мать, но Магомет только покачал головой. Ради случая он надел черкеску, папаху, пристегнул к поясу отцовский кинжал. Все четыре часа он молча стоял посреди комнаты – ноги широко расставлены, руки уперты в бока, рот жестко сжат.
В конце пятого часа посредники обнажили головы.
– Не доводи до крайности, – снова начала мать, – Хочешь отказать – откажи, но не позорь стариков!
В люльке заплакал шестимесячный Руслан. Отец успел положить ему нож под подушку, чтобы рос мужчиной, но научить ничему не смог. Ему придется учиться у старшего брата и пользоваться его репутацией. Губы Магомета сжались еще плотнее.
– Иди к ребенку! – коротко бросил Иса, старший брат матери. – Пусть делает, как знает! Не учи мужчину...
Кроме Исы в доме находились еще три ее брата. Они не относились напрямую к роду убитого и не могли вступать в переговоры, но были против примирения и научили Магомета, как он должен себя вести. Впрочем, тот и сам, без подсказок, выбрал бы ту же линию поведения.
Доводить стариков до коленопреклонения Иса не советовал, чтобы не озлоблять лишних людей, да и Магомету не хотелось этого делать. Когда солнце стало клониться к закату, тяжелые железные ворота распахнулись, и Магомет вышел на улицу, приняв ту же позу, в которой простоял все это время.
Старший из примирителей подошел к нему и просительным тоном сказал:
– Что случилось, то случилось, твоего отца не вернешь, и Энверу придется ответить по закону. Но они никогда не враждовали, виновата водка и карты, да и они оба виноваты... Зачем тут мстить? Лучше договориться о цене крови.
