Я усмехнулся. Взвесил все «за» и «против», глядя, как пальцы правой руки барабанят по столу. Решился:
– У меня есть идея получше. Использовать другую эмуляцию. Я сам ее разработал в последние месяцы. Короче говоря… только не шибко ругайте меня, ладно?
Мы забились в виртокамеру, Сунь с Тези Ябубу занесли пацаненка, пока я снимал со стены виртокостюм.
– Не мешкай, – предупредил капитан. – Парень скоро проснется.
– Только две минуты! – Расстегнув молнию, я всунул ноги в штанины. Затем натянул костюм до плеч, прямо поверх комбинезона. – Я программировал эту эмуляцию и знаю, что делать. Не забудьте раздеть мелкого.
Ну вот и все. Продел руки в рукава, наспех засовывая пальцы в перчатки, рывком застегнулся и под напряженные взгляды напялил шлем.
Темнота. Инициация входа… меню… выбор: «Эпихроний»…
Я в пустыне. В груди заныла ностальгия, едва я огляделся. Надо же, оказывается, успел соскучиться по изломанному рельефу безжизненных скал, по застывшим бурунам песчаного моря, по пронзительно-голубому высокому небу…
Но вот солнышко уж слишком припекает. Конечно, подвальной частью сознания я понимаю, что на самом деле это всего лишь пластины шлема нагреваются батареями и можно подрегулировать температуру до вполне комфортного уровня, но… лучше этого не делать. Я так чувствую. Почему – долго объяснять. Даже себе.
Надо спешить! Сбрасываю оттягивающие плечо мехи с водой, бегу к скалам. Туда, где стоит келья. Темно-серая коробочка с окошком… Только сейчас ее почему-то не видно. Что такое?
На бегу, не сбавляя темпа, верчу головой. Что же это? Куда делась келья? Ведь по параметрам задан вход в пределах видимости… Неужто я перепутал… забыл… заблудился… или?..
Стоп. Останавливаюсь. Утираю лоб рукавом, пытаясь совладать с одышкой. До рези в глазах вглядываюсь в окружающий пейзаж. Камни, песок, песок, камни… Внутри ужом сжимается страх, тянет все сильнее… Где же она? Господи, помилуй! О Боже, только бы не… Вот! Нашел!
Скорее! Бегу, отталкиваясь ногами от вязкого, осыпающегося песка. Келейка потихоньку растет впереди, как и скалы за ней, можно уже различить промазанные глиной пальмовые стволы, черный прямоугольничек окна. Забавно я сейчас, наверное, выгляжу там, перед ребятами – бегущее на ровном месте и мотающее из стороны в сторону головой чучело. Ладно, плевать, пусть повеселятся. Хотя вряд ли им сейчас до веселья. Ох уж этот проклятый песок, ноги так и вязнут…
До двери добежал уже взмокший. Надо будет потом в душевую сходить. Забарабанил кулаком, скороговоркой протараторил молитву. Едва услышав «Аминь», ворвался внутрь, в полутьму, и мимо удивленного Филиппа, сразу на колени, к старцу:
– Батюшка! Простите! Помогите! Мы сейчас к вам паренька пошлем. Он… не обычный человек. И не христианин. Но с ним очень нужно… Примите его, пожалуйста. Мальчик сделал нам вред, но мы не хотим наказывать, просто хотим узнать, зачем он так поступил и кто его надоумил. Простите, я понимаю, что это все неудобно, что у вас тут своя жизнь, корзины, молитвы, но… нам это очень надо. Поговорите с ним, пожалуйста. Он не хочет общаться с нами, вообще нас не любит…
– А есть за что? – не поднимая головы, тихо, совершенно без укора спросил старец.
Я замолчал, хлопая глазами, будто споткнувшись и разом растеряв весь ворох эмоций…
– Встань, Клаус, – снова тот же негромкий, с еле слышной печалью, голос. – Чего перед скриптом-то на коленях ползать? Да и друзья ведь твои смотрят на тебя.
Мороз продрал по спине. Мышцы обессилели, а из головы словно разом вытряхнули все мысли. Не в силах подняться с колен, я осел вбок и замер, тупо глядя, как мозолистые пальцы старца неспешно сплетают прутья.
– Я просил тебя не приходить более, но ты пришел, – продолжал авва. – Я просил не играть с этим, а ты втянул в игру и друзей своих. Ты просил у меня совета и клялся исполнить. Исполнил ли?
Горло стянула горечь и стыд.
– Прости, авва, – только и смог я из себя выдавить.
– У кого ты просишь прощения? – Голос стал строже, а пальцы старца вдруг замерли, и мне стало страшно. – Ты все равно сделаешь по-своему, что бы я ни сказал. Но хотя бы запомни то, что скажу сейчас. Запомни хорошенько, Клаус. Ради Господа.
– Да, отче!
– Меня нет. Есть лишь ваши хитроумные приспособления, которые выкачивают знания из древних книг и составляют по ним мои речи и поступки. Ты обманываешься сам, а теперь вовлекаешь в обман и остальных. Химеры, порожденные этими приспособлениями, никогда не могут стать живыми, никогда не могут сказать «я» сами от себя. Если они говорят словами или поступками самостоятельное «я», это значит, что через химеры говорит кто-то иной, кто был «я» изначально. – Старец помолчал, а потом горько улыбнулся и покачал седой головой: – Ты все равно не слышишь.
И тут меня кто-то невидимый ударил в бок. Несильно, но ощутимо. Я аж подпрыгнул. А в ухо зашептали:
– Зеберг, ну давай быстрее, а то проснется!
– Авва… я запомню. Я не приду больше, обещаю. Хотя мне это очень нужно. Умоляю, помоги нам с мальчишкой!
Старец не ответил и снова принялся плести прутья. Я неловко поднялся, оглядывая келью. Перекрестился на икону.
– Прости, авва… и ты, Филипп… ой… прости, что… прошу прощения… я…
Я не вышел – выскочил из кельи, сгорая от стыда, проклиная свою затею… Захлопнув дверь, прислонился, с тоской глядя на высвеченные солнцем контуры скал. Внутри было больно и душно и впервые за много лет хотелось плакать. Я вдохнул поглубже раскаленного воздуха. Потом побрел в пустыню. Отойдя метров на двадцать, оглянулся на келью. Наверное, в последний раз. Да, моя рациональная часть говорила, что это лишь эмуляция, и если подчистить кое-что в памяти компьютера и задать иные параметры, то старец «забудет» об этом разговоре и о том, что ему предшествовало, и примет меня вновь, но…
Я понимал, что никогда этого не сделаю. И ничего не мог поделать с тем мучительным чувством, будто это меня выбрасывают из настоящего мира в химеру-эмуляцию тоскливой корабельной жизни на «Арксе». Все проблемы с поиском диверсанта и даже невозможностью вернуться на Землю показались сущей мелочью по сравнению с тем, что я теряю сейчас… И тем, что творится со мной…
– Зеберг, ну скоро ты? – нетерпеливо зашептали в левое ухо.
– Сейчас, сейчас. – Я обхватил руками шею, нащупал невидимые захваты и снял с себя шлем.
Перед глазами прокатилась граница, словно волной на пустынный пейзаж нахлынул унылый интерьер виртокамеры, бежевые стены, озабоченные лица, спящий подросток на полу… Отдав русскому шлем, я расстегнулся и быстро вылез из нагретого до уровня «пустынной атмосферы» виртокостюма. Затаскивали пацана они втроем: Сунь и Тези Ябубу осторожно поднимали, а Софронов натягивал штанины… Я вышел в коридор – в каморке стало слишком тесно.
Наверное, с минуту стоял, тупо глядя на голые стены и ряды бледных плафонов, слушал, как за спиной шуршат комбинезоном и пыхтят друзья, думал… Пытался думать, но мысли не шли. Только чувства. Чувство утраты, горя, ошибки и еще… чего-то ускользающего, такого ясного, и… Я глубоко вздохнул.
