Инженер мягко улыбнулся.
— Не стоит благодарности.
Аркет шагнула навстречу рабу и, уже вскочив в седло, молча помахала Шанте и развернула коня к воротам.
У первого поворота она привстала в стременах и оглянулась. Решетка ворот превратила инженера в неясную фигуру, темный силуэт на фоне освещенного факелами фасада дворца, но Аркет знала, что он все еще смотрит ей вслед.
Ну и что с того? Отъехав подальше, она ослабила поводья, предоставив Идрашану самому находить путь домой в запутанном лабиринте улочек и переулков южной части города. Шанта ничем не отличается от прочих представителей старой гвардии. Все они, сохранившие привилегированное положение, но лишенные прежнего влияния, держатся за свои места и только в узком кругу себе подобных жалуются на судьбу и вздыхают по благословенным временам Акала.
И что? Разве при нем не было лучше?
Только не забывай, что именно при Акале мы подавили восстание в Ванбире. Лик былой славы вовсе не был таким уж сияюще чистым.
Да, только сам Акал уже лежал тогда сломленный недугом.
Тем не менее приказ отдал он.
Да. А ты этот приказ исполнила.
Она проехала мимо притулившегося возле кузницы бродяги. Натянутый на голову капюшон скрывал лицо, но Аркет рассмотрела потускневшую вышитую эмблему императорской кавалерии — черный конь на белом фоне. В городе хватало демобилизованных, ютящихся на улице солдат, носивших истрепанную форму только потому, что так легче было выпрашивать подаяние, но по той же самой причине форму часто воровали обычные нищие. Она давала надежду на пропитание и даже кров, когда наступали холода или шли дожди. Аркет знала один бордель в районе гавани, хозяйка которого гордилась тем, что по праздникам посылала своих девочек бесплатно обслуживать этих бедолаг.
Патриотизм выражается порой в самой странной форме.
Натянув поводья, она остановила лошадь и присмотрелась повнимательнее. Что-то в позе спящего, в бережливости, с которой он использовал имеющееся в его распоряжении обмундирование, выдавало настоящего солдата, но определить это наверняка можно было, только разбудив беднягу.
Аркет пожала плечами, выудила из кошелька мелкую монету и бросила ее так, чтобы та, звякнув о стену, отскочила на мостовую. Бродяга зашевелился, заворчал, из-под рванья высунулась рука, пальцы нащупали деньги. Пальцев было три, мизинца и безымянного недоставало. Аркет поморщилась. У кавалеристов такое увечье встречалось довольно часто, поскольку ихелтетские сабли печально славились слабой защитой руки. Порой одного умело нанесенного удара бывало достаточно, чтобы вывести солдата из строя.
Она бросила еще один пятак и, пришпорив Идрашана, продолжила путь.
Проехав еще пару улиц, Аркет пересекла небольшую, запорошенную палой листвой площадь, называвшуюся прежде Ангельской, но ныне переименованную в честь победы при Гэллоус-Гэп. Она приходила сюда, когда не могла оставаться дома, приходила и до войны, и после, хотя раньше это место нравилось ей больше. Тогда здесь был шумный и многолюдный фруктовый рынок. Теперь тут появился торжественный каменный мемориал с барельефами имперских солдат, попирающих кучу мертвых рептилий; центральная колонна отдаленно напоминала устремленный ввысь меч. Над каменными скамеечками были выбиты слова посвящения: «Нашему славному командующему, сынов города вдохновившему». Слова эти так часто попадались на глаза, что Аркет невольно заучила их наизусть. А однажды на каком-то приеме во дворце ее даже представили сочинившему их поэту.
— Разумеется, сам я в битве не участвовал, — сообщил сей благородный муж и картинно вздохнул. — Хотя и желал того всем сердцем. Но я посетил Гэллоус-Гэп год назад, и муза моя уловила эхо славной битвы в застывшем там печальном безмолвии.
Разумеется. И все же, вопреки всем стараниям, что-то отразилось на ее лице, потому как улыбка его поблекла, а в голосе прорезались нотки беспокойства.
— А вы, госпожа, не были ли там сами? В те дни?
— Нет, — вежливо ответила она. — Но мой отец умер при отступлении, а два моих друга руководили последним штурмом.
После этого поэт к ней больше не подходил.
Аркет передала коня ночному сторожу и вошла через боковую дверь. В доме было тихо, горело лишь несколько ламп. Слуг она держала немного, а рабов, которых покупала время от времени, отпускала на волю при первой же возможности, используя все имеющиеся в городском законодательстве послабления. Дожидавшийся возвращения хозяйки Кефанин дремал в каморке у входа, и будить его Аркет не стала, а сразу поднялась к себе.
Она повесила на крючья ножи, стащила один за другим и швырнула в угол сапоги, содрала, словно старую кожу, одежду и постояла с минуту посреди комнаты, наслаждаясь теплом и уютом. Потом наклонилась почесать лодыжку, и тут в нос ударил ее собственный запах. Она поморщилась, бросила взгляд на шнур колокольчика у стены.
Обойдешься. Ты же ветеран войны. Не ты ли купалась под водопадом на верхнем Трелле зимой пятьдесят первого? Неужели так давно?
Вообще-то прошло десять лет; время ползло незаметно. Под кожей, выгорая, еще трепетал беспокойным огоньком крин, и она, уступив его нетерпению, не стала дергать за шнурок, а сама спустилась в ванную. Конечно, мыться в холодной воде — удовольствие небольшое, но тянуться в подвал, будить рабов, ждать, пока они растопят печь и сначала согреют, а потом принесут воду наверх…
Вода в больших алебастровых кувшинах оказалась вовсе и не холодная, в чем она убедилась, опустив руку в один из них, а вполне даже теплая. Наверняка позаботился Кефанин, ценность которого, пожалуй, даже превышала его вес в драгоценных каменьях. Аркет улыбнулась и приступила к омовениям: умылась, потерла наиболее уязвимые для грязи участки, ополоснулась. Потом взяла с вешалки полотенце, завернулась в него и направилась в спальню.
На ее кровати кто-то лежал.
Она остановилась на пороге и только тут ощутила оставшийся на полотенце запах. Приятный, знакомый, но тем не менее чужой.
— Эй, вам лучше вернуться в комнату для гостей и…
Договорить Аркет не успела — в постели была не Элит.
Волосы цвета восковой свечи, бледные, немного расплывшиеся во сне черты — узнавание пришло раньше, чем женщина успела сесть. И пришло оно благодаря запаху, вызвавшему в памяти сцену пятидневной давности, прикосновение влажной руки Джирала к ее подбородку и солоноватый душок высыхавших на пальцах императора соков девушки-рабыни. Ноздри ее затрепетали при воспоминании, и она вдруг поймала себя на том, что сама не знает, что скажет сейчас.
— Я… — Девушка определенно перепугалась и торопливо поднялась, натягивая на себя шелковую простыню. — Мне приказали, госпожа. Сам император… я не сама… я бы никогда…
Ей вспомнилось хитроватое лицо Джирала и слова, которыми он встретил ее, когда она вошла в тронный зал. «Я так понимаю, что прежде чем заглянуть к нам, вы наведались домой. И как там? Все в порядке?» Его похотливую усмешку и доверительный тон в палате перед ее отъездом. И брошенное вскользь обещание: «Пришлю девочку, как только ты вернешься».
