Рингил перевел дух. Оглядел всех. И неожиданно тихо, спокойно и сухо добавил:
— Мы остановим их здесь.
С этим он вышел, оставив дверь открытой. Все молча смотрели на нее, слушали, как он спускается по лестнице, как затихают внизу шаги.
Эгар прошелся взглядом по лицам оставшихся и пожал плечами.
— Я с жопником, — сказал он.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Двенды явились в ранний, холодный час перед рассветом — страшной, нечеловеческой силой и с голубым пламенем.
Те, кто выжил, долго спорили потом, было так спланировано или нет. Знали ли двенды людей настолько хорошо, чтобы понимать, что именно предрассветный час — самый подходящий для охотника, что именно в это, самое темное время дух человеческий слабее всего. Или они просто сообразили, что долгая бессонная ночь ослабит противника к рассвету?
Не исключено, впрочем, что они и сами ждали. Собирали силы для нападения, укреплялись в своих серых укрытиях или даже проводили какие-то древние, насчитывающие тысячелетия ритуалы, обязанные к исполнению перед сражением. Ситлоу определенно полагал — так, по крайней мере, утверждал Рингил, — что ритуалы всегда имели огромное культурное значение у древних олдраинов. Ясно, что и вторжению в Эннишмин предшествовала некая кровавая церемония.
Спекуляциям на эту тему не будет конца и края, и будут они вертеться и кружиться, наступая на собственный хвост в отсутствие точных свидетельств, склоняясь то сюда, то туда. Может, все было так, а может, и этак. Люди, существа с короткой жизнью, не приучены к неопределенности. Если не срабатывает ни «может быть», ни «возможно», ни «должно быть», а самое главное, не «должно было быть», то они выдумывают, сочиняют, облекают в прекрасную или безобразную форму и затем ставят тысячи и миллионы на колени и заставляют их делать вид, что так оно и есть. Со временем кириатам, наверное, удалось бы исправить положение, и пару раз такие попытки предпринимались, но, во-первых, они пришли в этот мир ослабленными и с собственными проблемами, а во-вторых, их в конце концов снова прогнали. И люди так и продолжали расшибать в кровь лбы, стучась в границы своих определенностей, как безумцы, обреченные на пожизненное заключение в камере, дверь которой они заперли сами.
Обхохотаться можно, сказал бы Рингил.
Нет, вам лишь нужно отпереть эту треклятую дверь, ответила бы, наверно, Аркет.
Но так же возможно — а если подумать, старина, так оно, скорее всего, и было, — что двенды задержались в силу необходимости. Возможно, навигация в серых местах вовсе не такое легкое дело, как это пытался представить Ситлоу. Возможно, оказавшись в олдраинских болотах, двенды рыскали там, как волки, в поисках следа, оставленного Рингилом и его новым другом. Возможно, обнаружив след на реке, уже остывший и тающий, они долго искали место, где беглецы сошли на берег. И возможно, даже когда добыча уже была обнаружена, у вызывающих бурю возникли те же проблемы, что и у пловца, пытающегося удержаться на месте против сильного течения.
Может, и так. Те, кому посчастливилось пережить ту ночь, будут кивать и пожимать плечами. Кто ж их знает? Может, итак.
А еще не исключено — Рингилу бы это понравилось, — что причиной задержки была политика, раздор и несогласия, которые он наблюдал собственными глазами. Возможно, Ситлоу потребовалось какое-то время, чтобы убедить остальных в необходимости действовать так, а не иначе.
С другой стороны, может быть, как раз самого Ситлоу и пришлось убеждать.
И вот такое — разговоры, предположения, рассуждения, покачивание головой — потом еще долго продолжалось среди переживших нападение на Бексанару. Или Ибиксинри, если вспомнить имя, данное деревушке теми, кто ее строил и кого потом во исполнение договора, который в силу неграмотности так и остался непрочитанным теми, кого он касался в первую очередь, выгнали в чистое поле или просто зарезали на улице.
Итак, Ибиксинри снова стал тем местом, где клинки покинули ножны, где пролилась кровь и где всю ночь слышались крики. Чудно, сказал бы опять же Рингил, как же все-таки ни хрена ничего не меняется.
Двенды явились в ранний, холодный час перед рассветом.
Но перед этим…
Вскоре после полудня выглянуло солнце. Деревенские, знавшие цену таким мгновениям, тут же поспешили воспользоваться его теплом. На спешно растянутых веревках заполоскалось развешанное белье, на улицах и в садах у тех, кто их имел, появились столы. А внизу, на берегу, к немалому удивлению Ракана и его людей, раздевшиеся до исподнего мужчины смело входили в стылую реку и плескались, как дети. Всеобщий пыл не охладило даже присутствие воинственного вида черной женщины и ее солдат.
Перемена погоды не оставила равнодушными и чужаков. Восприняв появление светила как доброе предзнаменование, они тоже грелись в его лучах, хотя и без особенного энтузиазма, а всего лишь с благодарностью, поскольку прибыли из пыльной и душной столицы лишь несколько недель назад.
Нежась под солнышком и рассуждая о знамениях — а вот с моим братом, дядей, другом был однажды такой случай, — солдаты легче переносили томительное ожидание, поскольку больше делать было нечего. Приготовления к бою не отняли много времени и были почти исключительно символическими. Невозможно построить заслон на пути врага, который появляется прямо из воздуха и в любом месте, а военная тактика двенд оставалась загадкой, которую еще только предстояло решить. Кое-какие планы самого общего характера командование приняло, но сводились они главным образом к двум пунктам: с наступлением сумерек держать местных по домам и регулярно патрулировать улицы.
Аркет удалось уговорить Рингила прочитать солдатам короткую лекцию, поделиться своими знаниями о противнике. Поддавшись на уговоры, он провел беседу так ловко, с таким блеском, что она слушала выступление с открытым ртом.
Ни один командир из тех, кого знала Аркет, не сделал бы этого лучше.
— Да, вот таким он и был под Гэллоус-Гэп, — сказал Эгар, когда они устроились на ступеньках перед гарнизонной казармой, стараясь не задумываться о том, сколько еще осталось жить. — Здесь схожая ситуация. Мы все понимали: если не устоим, если пропустим ящериц через перевал, дальше их уже ничто не остановит, и тогда они уничтожат все на своем пути, убьют всех, и бегством будет не спастись. Только Гил и смог убедить, что в этом наша сила, а не слабость. Что на самом деле все проще. Остаться в живых или умереть, драться или бежать — так вопрос не стоял. Встретить смерть на равных, лицом к лицу, или услышать, как она догоняет, впивается в шею и рвет тебя на части, — вот между чем мы выбирали. — Махак ухмыльнулся в бороду. — Хорошенький выбор.
— Да уж.
Аркет подумала о людях, обо всем том, что любила по-настоящему — список оказался невелик, — и спросила себя, насколько она честна сама с собой, не говоря уже о растянувшемся рядом кочевнике. Допуская, что никогда его не увидит, она отчаянно, до боли, скучала по дому. По палящему, злому солнцу, по высушенному, жесткому небу Ихелтета, по шумным пыльным улицам, по каменным плитам во дворе, таким прохладным по утрам, по доносящимся из кухни первым манящим запахам, по Кефанину, надежному, серьезному и рассудительному, по сухому всезнайке Ангфалу с его безумными бормотаниями в замусоренном кабинете. Подлинной, величественной лестнице и прекрасным видам из окон верхних комнат. По огромной кровати под высоким балдахином, веселым солнечным зайчикам на полу и — кто знает? — соблазнительным крутым бедрам Ишгрин. Прекрати, прекрати, дуреха! Ну, тогда по теплым, налитым силой бокам Идрашана. По поездкам к Ан-Моналу и унылому, навевающему тоску пустынному ландшафту вокруг него, по негромкому, уютному ворчанию прирученного вулкана. По растущей под окном бывшего кабинета Грашгала яблоне, плодом с которой она угощала Идрашана, возвращаясь с ним домой.
