– Жениха.
– Узрите его…
– Но как?
– …подобен Агнцу,
Невинному Агнцу Божьему,
Убиенному на кресте.
Сопрано в унисон исторгали к небесам скорбь, рыдали басы, лили слезы альты, взбивая водоворот звуков потрясающей красоты, от которых по щекам Мэгги катились слезы. Нет, такое произведение мог написать только гений. Мэгги сидела, как зачарованная, слушая, как вступают детские голоса, а затем оба хора слились в небесной гармонии. Это было просто невероятно. Она даже не заметила, как пролетело время. Когда же кончился пролог, аплодисментов не было. Зал словно окаменел, заколдованный музыкой.
Нет, они были не в оперном театре. Казалось, между ними и певцами и музыкантами на сцене установилась некая невидимая связь, и они все вместе переживали распятие Христа так, как оно описано у Матфея.
Во время пролога Джесс даже не шелохнулся. Теперь же он придвинул кресло ближе к Мэгги и, широко открыв глаза, положил голову ей на колени. Она погладила ему лоб и спросила:
– Ну, как, нравится? Что ты чувствуешь?
– Не знаю, мама.
Затем музыка возобновилась, и Мэгги вновь подняла глаза на сцену. Там уже появились солисты. Один пел партию Христа, другой – Иуды, третий – Петра, четвертый – Иоанна. Затем поочередно вперед выходили другие певцы. Джесс поднял голову, когда зазвучал один тенор, воистину прекрасный голос, и делал это всякий раз, когда певец исполнял свою партию.
После сцены предательства Иуды в Гефсиманском саду был антракт. Мэгги даже не заметила, что просидела в ложе почти без движения более часа. Об этом ей напомнили лишь затекшие ноги.
Зрители, которые до этого момента не проронили ни звука, поднялись со своих мест, и в следующий миг зал наполнился громом аплодисментов и криками «Браво!». Мэгги было слышно, как в соседних ложах люди рыдали от избытка чувств.
Затем в зале вновь зажегся свет, и за спиной у Мэгги Сэм облегченно вздохнул. Мэгги обернулась на Феликса. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: они оба забыли, зачем сюда пришли.
– Мне нужно в туалет, – как ни в чем не бывало произнес Джесс. Мэгги встала было с места, чтобы его проводить, но Феликс шепнул ей на ухо:
– Ему уже не два года, а десять.
И Джесс ушел без нее.
Пока его не было, Мэгги задумалась о том, как сын воспринял спектакль. Для большинства зрителей распятие было далеким от них событием, рутинным компонентом христианской религии. Но только не для Джесса. Он должен осознать, что произошло, прочувствовать каждой клеточкой тела.
– Думаю, зря мы приехали сюда, – произнес Феликс.
Сэм наклонился к ней ближе.
– Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, Мэгги, но даже если твой сын и несет в себе гены Христа, неужели ты и впрямь считаешь, что он и есть Христос? В лучшем случае он его близнец, не более того. Скажи, Феликс, я прав?
Мэгги в его голосе послышалась некая бравада, как будто Сэму до сих пор было неприятно сидеть в темной ложе.
«Может, ему стоит пересесть к нам, – подумала Мэгги. – Впрочем, нет, откажется».
Она вновь повернулась лицом к залу и принялась изучать либретто. Феликс вздохнул и нервно постучал подошвой по полу. Тем временем публика уже начала возвращаться в зал в ожидании второго действия.
– И принесла меня сюда нелегкая, – пробормотал Сэм.
Вскоре вернулся Джесс. Занавес снова поднялся. Оба оркестра и оба хора снова заняли места на сцене.
– С тобой все в порядке? Может, нам лучше уйти? – спросила Мэгги у сына.
– Нет, что ты, мама. Давай останемся до конца. Я раньше не слышал всю эту историю целиком, и теперь узнал много нового. А какая прекрасная музыка! Иоганн Себастьян Бах наверняка всем сердцем любил Христа. И певцы его тоже любят. Я слышу это по их голосам.
После таких слов Мэгги решила, что правильно сделала, взяв сына в оперу.
Музыка возобновилась с арии альтов, которую исполнял второй хор. Голоса раз за разом вопрошали: «Куда пропал мой Иисус?»
Затем Матфей рассказал, как первосвященники нашли фальшивого свидетеля, предавшего Христа, и о том, как Петр молча наблюдал это предательство.
Во время второго действия Джесс то и дело ерзал в кресле. Он то клал голову на обтянутые бархатом перила, то на колени Мэгги, то прислонялся к Феликсу. А затем и вообще съехал на пол и сидел, задрав ноги и прислонившись спиной к заграждению ложи. В общем, вел себя как самый обыкновенный мальчишка, уставший от слишком длинного спектакля. И так было до тех пор, пока не запел его любимый тенор. Мэгги наклонилась, чтобы напомнить ему об этом, но сына на месте не оказалось. Она обвела глазами темную ложу. Увы, Джесса нигде не было. Куда же он исчез?
– В очередной раз отправился в уборную, – шепотом пояснил Феликс.
Тем временем тенор под аккомпанемент органа пел:
Мой Иисус спокоен перед лицом лжи,
Дабы показать нам, что ради нас
Готов терпеть страдания и муки.
Певец, белокурый молодой человек, был худ, и сценический костюм болтался на нем, как на вешалке. По сравнению с исполняемой арией он казался совсем крохотным. Он пел про обвинения, пел так, будто пережил все это сам.
Мэгги обернулась, чтобы проверить, вернулся ли Джесс. Но нет, сына в ложе не было. Она обвела глазами зрительный зал, а про себя подумала: может, стоит отправиться на его поиски? И тогда она увидела его. Джесс исхитрился пробраться за оркестровую яму и теперь сидел на самом краю сцены прямо перед тенором с прекрасным голосом. Если кто-то другой это и заметил, то не подал виду.
Мэгги поднялась с места. Неужели это и есть то самое чудо, на которое она так надеялась?
– Феликс, посмотри, – шепнула она.
Увы, в следующий момент ее сумочка со стуком упала на пол. Со всех сторон на Мэгги зашикали, в том числе и Феликс; похоже, он так и не понял, куда подевался Джесс. Мэгги медленно села. Сын ее тем временем качал головой, как будто подпевал солистам. Следующее соло сопровождала басовая виола. Водя рукой, как будто в ней был зажат смычок, Джесс улегся прямо у ног музыкантов.
Похоже, это никому не мешало, никто не пытался его остановить. Более того, сидевшие на задних рядах начали потихоньку подниматься со своих мест, чтобы переместиться ближе. Те же, кто сидели впереди, отодвигались, уступая им место. Так продолжалось до тех пор, пока первые ряды не были забиты вплотную.
В своем новом элегантном костюме Джесс то лежал, то стоял на коленях, то ползал по сцене. В какой-то момент он свернулся клубочком у ног скрипачки, и когда та кивнула, он перевернул ей на пюпитре страницу. Мэгги же задумалась о том, каким же долготерпением по отношению к детям должны обладать итальянцы. Или, может, сейчас на сцене творится нечто из ряда вон выходящее?
