– Да как вы…
Прозорин не договорил. Он привстал, задыхаясь, и внезапно рухнул обратно на стул.
– Что-то случилось, господа? – прозвучало у самого уха сыщика.
Он обернулся и увидел Федора…
Глава 34
Поместье «Дубрава»
Катя сидела на диване в гостиной и прислушивалась к тишине дома. Горничная в кресле вязала шарф.
– Тебе не кажется, что на втором этаже кто-то ходит? – испуганно спросила хозяйка.
Галина подняла голову и сосредоточилась. Наверху в самом деле что-то потрескивало.
– Давайте охранника позовем, – предложила она. – Тараса. Пусть он в холле подежурит, пока Сергей Кирилыч не вернется.
– Муж может до утра в «Трактире» проторчать. Двор без присмотра останется. Страшно. Еще перелезет кто через забор! Слышала про маньяка?
– Как не слыхать? Он девочку в лесу убил, нелюдь. Задушил ее же шарфиком, а потом горло перерезал. Зверюга!
Горничная расправила свое вязание и прикинула по длине. Изделие было почти готово.
Катя подумала, что обычный шарфик стал орудием убийства, и содрогнулась. Быть может, погибшая девушка тоже связала его себе сама, не предполагая, что готовит собственную смерть.
– Ваш гость приедет ночевать?
– Не знаю, – поежилась Катя. – Не исключено, что нам придется провести ночь вдвоем.
Часы в библиотеке пробили одиннадцать часов. Бом-ммм!.. Бом-м!.. Эхо разнесло по этажам тоскливый протяжный звон, от которого мурашки забегали по коже.
– Жутко, да? Моя бы воля, я бы эти часы продала.
– За чем же дело стало? – пожала плечами горничная.
– Муж категорически против. Часы, видите ли, ему от деда достались. Антиквариат! Семейная реликвия! А мои чувства – побоку.
Галина кивнула и вернулась к своему вязанию. На журнальном столике светила лампа. Мирно постукивали спицы. В окна билась, бросала снегом вьюга.
– К утру все заметет. Хоть бы Сергей Кирилыч с Федором на проселке не увязли.
– До утра далеко, – сказала Катя. – На крайний случай в пансионате трактор есть. Мне отец говорил. Отдыхающие почти все на своих машинах приезжают, поэтому хозяин «Леля» техникой обзавелся. Чтобы вытаскивать застрявших и чистить дорогу.
– Я вот ни разу в пансионате не была.
– Ты ничего не потеряла, – вздохнула хозяйка. – Пансионат как пансионат. Деревянные дома, баня, сауна, кафе, ресторан, лыжи, сани, снегоходы. Ты на лыжах любишь кататься?
– Не-а.
Чернявая казачка Галина развелась с мужем и приехала из глухой станицы зарабатывать на жилье. Деньги отправляла домой, себе оставляла крохи на самое необходимое. В «Дубраве» жила на всем готовом, собирала копеечку к копеечке.
– Вот куплю домик, дите заведу, – вздохнула она. – Мальчика или девочку. Буду для него жить.
– Ты еще молодая. Может, замуж выйдешь. А с ребенком кто тебя возьмет?
– Замужем я уже была. Мужик мне лютый попался, ревновал, бил, за волосы таскал. На что такая жизнь?
Катя подумала о своем замужестве, и слова, которые она собиралась сказать Галине, застряли в горле. Ей не поучать других, – в себе бы разобраться.
На улице бушевал ветер, выл на все лады, как дикий зверь. Эти звуки нарушали гнетущую тишину в доме, будили в сердце смутную тревогу.
– Кто испачкал и поджег мой шейный платок? – внезапно спросила хозяйка. – Ты или повариха?
– Да вы что, Катерина Борисовна? – опешила горничная. – Зачем нам неприятности? Меня Сергей Кирилыч уж так отчитывал, так ругал! Я целый день плакала. И Люсе досталось. Он обещал нас уволить, если такое повторится.
Она положила спицы на колени и прижала руки к груди, клятвенно заверяя, что ни ей, ни Люсе, которая работала у Прозориных кухаркой, в голову бы не пришла подобная выходка. Они-де дорожат местом, довольны зарплатой и условиями жизни в «Дубраве».
– Сами посудите, зачем рубить сук, на котором сидишь!
– Может, ты или Люся… кто-то из вас… неравнодушен к Сергею Кирилычу? И, следовательно, испытывает неприязнь ко мне?
Горничная залилась краской, словно маков цвет. Катя впервые посмотрела на нее не как на прислугу, а как на молодую еще женщину, способную любить и быть любимой.
– Не бойся, я мстить не буду. Я понять хочу, что у нас в доме творится.
– Кто мы с Люсей такие? – с горечью вымолвила Галина. – Ни лоска, ни шарма. Молодость в заботах, в хлопотах прошла. Износились мы, истрепались до срока. Такой мужчина, как Сергей Кирилыч, на нас и не взглянет.
– Гусь лебедю не пара? – усмехнулась Катя. – Это не всегда верно. Я знаю случаи, когда хозяин путается с горничной. Об этом еще Лев Толстой писал в романе «Анна Каренина». Смотрела фильм?
– Книжку читала. Я читать люблю. У нас во флигеле телевизора нет, и слава Богу. От него стресс один! Послушаешь новости, не уснешь после-то. А Сергей Кирилыч книжки разрешает в библиотеке брать. Художественные, из отдельного шкафа.
– Книжки, значит?
Катю неприятно удивило, что между мужем и горничной завязались отношения, о которых ей ничего не известно. Сама она не любительница чтения, так Сергей нашел тех, кто разделяет его увлечение книгами.
– Люся тоже читает?
– На ночь, – почему-то смутилась Галина. – Вместо снотворного. Странички не одолеет, и уже зевает. А я бы до утра читала! Но потом работать трудно, глаза слипаются.
Она опять застучала спицами, шевеля губами, считая петли. Катя исподволь изучала ее лицо, фигуру, одежду. Волосы пышные, собранные на затылке в узел, морщин на лице почти нет. Фигура, правда, тяжеловатая, но женственная, мягкая, с большой грудью и широкими бедрами. Галину бы переодеть: снять длинную юбку, бесформенную кофту… подкрасить глазки, губки, побрызгать духами – и выйдет дамочка хоть куда.
– Красивый у тебя шарф получается, – задумчиво произнесла хозяйка.
– Хотите, я и вам свяжу?
– Спасибо… у меня много всяких шарфов. Гардеробная ломится, а носить некуда.
– Ручная работа делает вещь особенной. Я в нее душу вкладываю! – оживилась горничная. – Вам песочный цвет идет?
Она схватила вязание, встала и подбежала к Кате.
– Примерим?.. – и, не дожидаясь согласия, закрутила свое изделие на шее хозяйки…
* * *
Пансионат «Лель»
Глория лежала у себя в номере и представляла, что происходит сейчас в ресторане, где Лавров наблюдает за Прозориным и его странным постояльцем. Чем они там занимаются? Пьют… едят… слушают музыку. И каждый преследует собственную цель, норовит помешать другому. Каждый испытывает к ближнему своему отнюдь не любовь.
