Бригада закурила и расслабленно уселась прямо на пол, ожидая, когда из динамиков польется высокое искусство. Но Шаляпин молчал. Полминуты они слышали лишь громкий треск и шелест. Толик решил, что вставил кассету не той стороной и поднялся, чтобы проверить, но тут в комнате раздался плоский и приглушенный голос:
Когда же, наконец, восставши
От сна, я снова буду – Я,
Простой индеец, задремавший…
Окончание строфы потонуло в новом взрыве дружного регота.
Почему индеец задремал, и с какой причины его заплющило, никто так и не узнал. Когда рогот поутих, Суржик заметил, что это еще прикольней Шаляпина. «Сейчас опять про Стрекозу будет, – сказал Пивняк. – Или типа того…» Демид высказал предположение, что это – Пушкин. Босой ответил ему, принужденно зарифмовав «Пушкин» с нецензурным словообразованием. Может, это Лермонтов, сказал на это Суржик. Босой открыл рот, чтобы нецензурно зарифмовать слово «Лермонтов», но его перебил Толик:
– Тихо!
Все затихли. Кассета продолжала издавать громкое шипение, сквозь которое, наконец, начали прорываться голоса.
– Добрый вечер. Дядя Коля велел передать вам привет…
– Добрый. От хорошего человека хорошие вести слышать всегда приятно.
Пивняк скривился. Это неинтересно.
– Меня зовут Курт. Для русского языка и уха это привычно. Можете называть меня дядя Курт… Как поживает дядя Коля?
– Что это за тягомотина? – обиженно спросил Демид. – Где же музыка? Мотани маленько вперед…
Толик щелкнул клавишей.
– А у Нины Степановны как с давлением?
– Да сейчас вроде нормально, не жалуется…
– Фигня какая-то, – Демид встал, привычно надел наушники и начал выламывать оставшийся подоконник.
Толик прокрутил еще.
– Ведь красивая жизнь нравится девушкам… кто тебя научил этому?.. Дядя Коля, дядя Коля. А деньги кто тебе давал? Кто чудесный отпуск с Варенькой в Сочи оплатил? Тоже дядя Коля!
Суржик насторожился. Раз заговорили о девушках, то быстро могли перейти к откровенной порнухе. Но ничего подобного не последовало.
– …не надо зацикливаться на деньгах. Это важная часть жизни, но не главная. А главное – это дружба, человеческие отношения и взаимная поддержка…
– Знаем мы всю эту матату! – буркнул Суржик. – Что там дальше-то?
Толик проматывал кассету все дальше. Там шли семейные разборки вокруг бабла. Брату нужны деньги, у дяди их нет, надо продавать дачу, правда, кто-то должен ему отдать, но у того тоже нет. В общем, картина знакомая, но никому не интересная.
– Радиопостановка какая-то, – сказал Босой. – Типа «Вишневый сад»…
– Почему «Вишневый сад»?.. – спросил Демид.
Босой пожал плечами и взялся за свой гвоздодер.
– Да раз в наряде стоял и слышал по радио… Чуть не помер со скуки, но там делать все равно нечего было…
– Тихо вы, – повторил Толик.
Он нажал «стоп» и достал кассету. Поддел гвоздем пленку, вытащил наружу коричневый целлулоидный локон, посмотрел на свет.
– Порошок осыпался, – сказал он. – Светится вся. Сколько же она пролежала здесь?
– Да выбрось ты это… – в сердцах крякнул Босой и поднялся на ноги. На него тут же зашипел Суржик, которому было лень строить капитализм в такую жару. Но Босой все равно вернулся к своему занятию и принялся яростно срывать остатки паркета. Там хоть найти что-нибудь можно…
Толик продолжал возиться с пленкой, но бригада окончательно потеряла интерес к записи и от нечего делать снова взялась за работу. Только Суржик еще держался, делая вид, что слушает, и смолил сигарету за сигаретой – но потом Босой рявкнул на него, типа все работают, а ты чего расселся. И Суржик, огрызнувшись для порядка, пошел работать, как все.
Толик поставил кассету стороной «Б», промотал вперед.
– …бойлерная… запирают на ключ, смотри… лестницей… он выглядит… сумка.
Конечно, пленка сохранилась плохо. Толик даже не сразу понял, что разговаривают не два мужика. Низкий сильный голос иногда вдруг переходил в тенорок, чуть не срывался в фальцет, причем переходил там, где интонационно это никак не оправданно. Словно взрослый мужик вдруг начинает кривляться перед микрофоном.
И вот сейчас до Толика дошло, что мужик-то был один, это он просто говорил с женщиной… а скорей, с пацаном зеленым, вроде Суржика.
Бойлерная. Лестница. Под лестницей – сумка. Сумка как-то необычно выглядит, наверное. А может, наоборот, – совершенно обычно. И кто-то, а скорее всего обладатель тенорка, должен эту сумку взять. Найти и взять.
Бывший гостиничный номер наполнился стуком, грохотом и треском, но Толик продолжал слушать. Он пятой своей точкой, затекшей от долгого сидения на полу, чувствовал, что это не может быть радиопостановкой, – как не может быть гламурным фотоизображение голой пэтэушницы с частного порносайта. И это не был «прикол», чья-то шутка. Почему ему так казалось, он и сам не знал. Наверное, потому что кассета пролежала здесь очень и очень долго. С тех времен, когда в гостиницах для иностранцев шуток не шутили. У Толика в кладовке сохранились несколько пленок для бобинного магнитофона – «Чингисхан», «Кисс», еще какая-то муть с далеких школьных времен, когда он учился в восьмом-десятом классе. Записи были сделаны на самой дешевой пленке какой-то хрен знает какой херсонской фабрики… но они сохранились куда лучше, чем эта запись.
И, главное, ничего особо интересного здесь не было. Какой-то институт, какие-то концерты, какие-то бытовые обязательства… Но сквозь всю эту ерунду проступало что-то нехорошее… К концу записи Толику стало ясно, что какой-то мужик уламывает своего собеседника сделать какое-то западло. Неясно, какое именно. Как неясно, кто он такой, этот мужик. И никаких фамилий, никаких имен не разобрать… Кроме двух: «дядя Коля» и «дядя Курт». О дяде Коле мужик говорит как о ком-то постороннем, не участвующем в разговоре. А вот дядя Курт – это, похоже, он сам и есть. Дядя Курт. Курт, Каракурт. Иностранец – сам признается, сука!
Толик запустил запись сначала и приблизил ухо к динамику.
– И эта тайная встреча, глухое место, пароль и отзыв, ваше доскональное знание обо мне, включая место распределения, – все это характерно для космической корпорации?! Не считайте меня идиотом!
Молодой пацанчик здорово напуган, он чуть не плачет! А этот долбаный иностранец на него наезжает, прессует!
– И вот ночью приходят к дяде Коле. Обыск, понятые, позор перед соседями…
Ага, пугает, падла!
– Потом всю семью везут в лубянскую тюрьму. У Нины Степановны подскочит давление, у Марины случится истерика. А назавтра вам устраивают очную ставку. Ты будешь изобличать бедного дядю Колю, придется смотреть ему в глаза… И Нине Степановне, и Марине. Ты главный обвинитель и преследователь этих людей, от которых видел только хорошее! Ты готов к этому?
