— Ну и что? — недоуменно посмотрел на него околоточный надзиратель.
— Как «ну и что»? — едва не возмутился Иван Федорович, подошел к трупу и наступил на прогорелую доску. Доска даже не хрустнула, а мягко подалась под сапогом Воловцова, и нога его провалилась между половицами по щиколотку. — Это ж сколько надо керосина, чтобы пол так выгорел?
— Дерево — материал горючий, — небрежно заметил околоточный, которого ничуть не тронули слова заезжего судебного следователя и уж тем более не заставили изменить собственное мнение.
— Хорошо, — согласился Воловцов. — Доски — материал горючий. А человеческое тело? Посмотрите, как обгорело тело. Ведь и правда до угольев. Она что, не пролила, а вылила на себя керосин, что ли? И не содержимое лампы, а минимум целую бутылку. Как можно пролить на себя и керосин из лампы, и керосин из бутылки аж до самой последней капли? Причем пролить на голову, руки и грудь?
— Ну, возможно, это какая-то форма самоубийства, — нетвердо произнес Петухов.
— Ага, теперь у вас новая версия: уже не несчастный случай, а самоубийство? — с едкой иронией проговорил Иван Федорович.
— А что, такого не может быть в принципе?
— В принципе — может. Но вот еще на что обратите внимание… Лицо и грудь у Кокошиной обгорели напрочь. А вот нижняя часть, от пояса до пят, — совершенно не тронута огнем. Абсолютно не тронута… Как вы это объясните? — Воловцов не стал дожидаться ответа околоточного надзирателя и продолжил: — Если принять вашу первую версию — что это просто несчастный случай, как могла бедная женщина опрокинуть на себя лампу с керосином или бутылку так, чтобы облить себе лицо и грудь? Ведь когда мы случайно обливаемся чем-либо, скажем, чаем или вином, то, в первую очередь, обливаем что? — Он вдруг обернулся к городовому и вопросительно посмотрел на него.
Городовой Еременко, думая, что вопрос московского судебного следователя обращен конкретно к нему, четко ответил:
— Ляжки и… это самое место, — показал он на самый низ живота.
— Верно! — Иван Федорович одобрительно посмотрел на Еременко и снова повернулся к околоточному надзирателю: — Мы обливаем себе брюки и выглядим, будто сходили по малой нужде прямо в штаны. В крайнем случае, если сидим близко к столу, мы обливаем себе живот и нижнюю часть груди. Но не ключицы, заметьте, не руки, не шею, и тем паче не лицо. Далее. — Воловцов сделал эффектную паузу и метнул острый взгляд на Петухова: — Если принять вашу вторую версию, которая подразумевает самоубийство посредством обливания себя керосином и затем поджигания, то тогда как вы объясните столь аккуратное положение тела? Смотрите, на ее юбке даже нет складок. Как она могла так аккуратно упасть, пылая в огне, чтобы на юбке не образовалось ни единой складочки? Да и положение тела очень спокойное, будто она собралась просто полежать на спине и отдохнуть. Мне всегда казалось, что если сжигаемый человек не привязан к столбу и не сидит на колу, то он мечется, бежит куда-то, катается по полу, орет, машет руками, пытаясь сбить пламя, ведь это страшно больно… Вы пытаетесь мне возразить? — заметил некоторое нетерпение Петухова Иван Федорович. — Хотите сказать, что она могла вначале лечь, а потом облить себя керосином и зажечься?
— Именно так, — успел вставить фразу в сделанную Воловцовым паузу околоточный надзиратель.
— Ну, и как вы это себе представляете? Старушка Кокошина ложится на пол, разглаживает юбку, чтобы было все пристойно и аккуратно, потом обливается керосином и зажигается? И лежит неподвижно, стиснув от боли зубы и боясь пошевелиться, дабы не испортить свой облик и не помять юбку? Но это же абсурд!
— Да-а, что-то тут не та-а-ак, — глубокомысленно протянул городовой, став после ответа Воловцову явным его союзником.
— Ты еще тут будешь свои заключения строить, — едва не прошипел Петухов, не собирающийся сдаваться.
— Виноват! — вытянулся городовой.
— Допустим… Только допустим, что вы правы: здесь было совершено преступление, — стараясь быть уверенным и спокойным, произнес околоточный надзиратель. — Но как преступник вошел к старухе? Ведь все в один голос твердят, что она никому из незнакомых ей людей дверей никогда не открывает. И главное, как он вышел, если окна были наглухо затворены, а дверь закрыта изнутри?
— А вот это хороший вопрос, — уже примирительным тоном произнес Иван Федорович. — Знаете, у меня недавно было дело, когда вот так же труп находился в запертой комнате, окна не открывались, а преступление было явно налицо: от сильного удара кастетом имелась рана на голове, были следы удушения и похищение денег и дорогого товара. Потом оказалось, что вторая дверь, которая вела из комнаты убиенного в комнату хозяев, наглухо, как поначалу казалось, забитая гвоздями, не так уж и крепко забита. И при достаточно сильном нажатии на нее в двери образовывалась щель, куда после свершения преступного деяния и пролез преступник. Может, и здесь есть какой-нибудь нюанс?
— Ну, здесь, положим, никакой второй двери, как видите, нет, — развел руками Петухов. — Окно разбил городовой Еременко, поскольку в комнате стоял дым несусветный, и нельзя было дышать. Какие тут, простите, могут быть… нюансы?
— Видите ли, нюансы могут быть в любом деле, — наставительным тоном ответил Воловцов. — Вы должны бы это знать не хуже меня… Да, кстати, а вы не выяснили, не пропало ли чего из вещей старушки? Деньги, украшения, предметы быта…
— А как это узнать, если она никого к себе не пускала? — отозвался на вопрос Воловцова городовой Еременко, поскольку околоточный надзиратель промолчал.
— Но у нее есть сын, — заметил Иван Федорович.
— Откуда вы знаете? — удивился Еременко.
— Знаю. Его-то она к себе пускала, надо полагать. Он наверняка может определить, не пропало ли чего из вещей его матушки. И если что-либо пропало, то совершение преступления неизвестным покуда нам лицом, несомненно, имеет место быть, не так ли, господа?
— Сына Кокошиной мы, конечно, вызовем, — согласился Петухов, — телеграммой. И ваши доводы, господин судебный следователь, вполне убедительны. И все же, сударь, позвольте мне остаться при своем мнении. Я уверен, что это несчастный случай. Нет никаких мотивов ее убивать. Жила она бедно, в роскоши не купалась. Да и какие деньги могут быть у таких старух? Разве что оплата за наем комнат в ее доме?
— Не скажи-ите, господин околоточный надзиратель, — протянул Иван Федорович, категорически не согласный и с этим утверждением Петухова. — У таких вот «божьих одуванчиков» как раз и имеется заветная кубышка со златом-серебром. Только они об этом не кричат на каждом углу, а хранят свои сбережения в строжайшей тайне, никому не показывая и, уж конечно, никого к этой кубышке не допуская…
— До приезда ее сына мы не можем утверждать этого наверняка, — покачал головой Петухов.
— Вот тут я решительно и полностью согласен с вами, — произнес Воловцов вполне искренне.
— А знаете что? — Околоточный даже слегка порозовел от пришедшей вдруг в его голову дерзкой мысли. — Я готов заключить с вами пари, что судебный врач, который, очевидно, скоро прибудет, не найдет никаких телесных повреждений на теле Кокошиной, которые могли бы привести к смерти, после чего, как вы полагаете, ее облили керосином и подожгли. Более того, он будет констатировать в своем медицинском заключении, что смерть произошла от ожогов, не совместимых с жизнью. Вы как? — задорно посмотрел он на Ивана Федоровича. — Принимаете мое предложение?
