И вот Екатерина Григорьевна ехала в Париж, где, как ей сказали, видели его, этого ветреного красавца, который по-прежнему занимается тем, что разбивает женские сердца.
Порою Кэтти ненавидела его так, что готова была растерзать, разорить, убить, сгноить в тюрьме, на каторге. Она проклинала тот день, когда согласилась выйти за него замуж. Но потом вдруг вспоминала его синие глаза, такие, какими они бывали, когда муж хотел от нее что-то получить. Обволакивающий взгляд, вкрадчивый голос и ласковые руки. Вспоминала те немногие ночи, которые они провели вместе. Его сильное тело, тело античного бога, обезображенное шрамом от пули. Но это только добавляло ему мужественности. Ей тут же становилось жарко, когда она об этом думала, сердце начинало бешено стучать, и она открывала окошко кареты и звонко кричала кучеру:
— Погоняй, голубчик! Погоняй!..
…Париж встретил ее ласково: солнышком и легким освежающим ветерком. Кэтти подумала, что это добрый знак и велела везти себя в лучшую гостиницу. Едва в комнаты занесли ее багаж, она села за бюро, сообщить барону Редлиху о своем приезде. Отправив посыльного к барону, Кэтти занялась своим туалетом, хотя и не собиралась сегодня делать визиты. Перебрав свои платья, она сочла, что все они дурны и велела горничной:
— Маша! Одеваться!
— Да куда ж вы, барыня, собрались? — проворчала та. — Отдохнули бы с дороги-то.
Кэтти весело рассмеялась и приказ свой не отменила. Она словно бы очнулась от долгой спячки. Весна и парижский воздух дурманили ее, отчего-то хотелось петь, хотелось носиться по модным лавкам, делая покупки, порою бессмысленные. Кончилось тем, что в одной из лавок она купила канарейку.
Маша всплеснула руками:
— Да что с ней делать-то, барыня?
— Вели, чтобы купили корм, — улыбнулась Кэтти.
«Вот так-то, Сереженька, — думала она, глядя на мечущуюся в клетке яркую птицу. Кенар пока никак не хотел петь, едва Екатерина Григорьевна приближалась к клетке, он начинал беспокойно кричать и хлопать крыльями. — Я подожду, — с улыбкой думала она, стуча пальцем по стальным прутьям, словно бы проверяя их на прочность. — Подожду, пока ты успокоишься и запоешь…»
На следующий день, рано утром, ей принесли письмо от барона Редлиха. Барон ждал ее у себя, но если мадам Соболинская вдруг сочтет, что это ей неудобно, то он готов приехать в любое другое место, которое она укажет.
Барон был чрезвычайно любезен, к тому же письмо принесли, по парижским меркам, очень рано. Екатерина Григорьевна, которая и сама вставала засветло, сразу прониклась к барону Редлиху симпатией и решила свой визит к нему не откладывать. Барон писал, что до часу дня будет у себя дома, а потом уезжает в кон-тору.
«Зачем откладывать?» — подумала Кэтти и в одиннадцать утра уже выехала из гостиницы, где остановилась.
Дом, куда ее привезли, вовсе не был похож на жилище финансового магната, но Кэтти это нисколько не смутило. Она и сама жила скромно, окружая настоящей роскошью лишь своего супруга, который привык жить на широкую ногу и считался одним из самых красивых мужчин, допущенных ко двору. Его, собственно, за это и терпели, его несносные выходки. За примечательную внешность и обходительность. Поэтому со временем Кэтти рассчитывала вымолить для него прощение, подкрепив свое прошение солидной денежной суммой. Оставалось заполучить обратно самого мужа.
Поэтому она улыбнулась и, окрыленная надеждой, вошла в дом барона Редлиха. Ее тут же провели в гостиную, где вскоре появился и сам барон. Кэтти сочла, что он вполне привлекательный мужчина, с приятными манерами и деловой хваткой. Первое, что он спросил у нее, было:
— Как вы устроились? Я могу порекомендовать вам дом, который можно снять, пока вы находитесь в Париже. Мои слуги в вашем распоряжении.
— Благодарю вас, — с достоинством поклонилась она. — Я привыкла жить скромно, гостиница, где я остановилась, вполне меня устраивает. Тем более что я не собираюсь надолго здесь задерживаться. Дела требуют моего присутствия в Петербурге. Я с трудом выкроила время для этой поездки, но надеюсь, что оно того стоит. Итак: где мой муж?
— В тюрьме, — спокойно ответил барон Редлих.
— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула Екатерина Григорьевна.
— Я вижу, вас это не удивляет, — улыбнулся барон.
Мадам Соболинская оказалась именно такой, какой он ее себе и вообразил. Некрасивая сухощавая женщина с деловой хваткой, как у мужчины. Можно сказать, что они были на равных и понимали друг друга с полуслова. Поэтому этих слов им требовалось мало.
— Мой муж, сударь, может оставаться на свободе лишь в том случае, если он при жене. То есть при мне. А если он сам по себе, то рано или поздно он угодит за решетку. Так оно и вышло. Мы не виделись год, я уверена, что за этот год он наделал долгов.
— Все правильно, — кивнул барон. — Он в долговой тюрьме Сент-Пелажи. Не беспокойтесь, я хорошо о нем позаботился. Он в павильоне Принцев. Не в общей тюрьме, со всяким сбродом.
— Где? — удивленно спросила Екатерина Григорьевна.
— В павильоне Принцев. Так называется привилегированное отделение Сент-Пелажи. Это шесть комнат, выходящих окнами на улицу Пюид’Эрмит. Для аристократов и поэтов, мадам.
— Лучшего места для Сержа и не найти! — рассмеялась Кэтти. — Павильон Принцев! Но зачем вы его туда упрятали? Уверена, что у вас достаточно денег, чтобы ждать, по крайней мере, еще год, прежде чем опротестовать векселя, подписанные моим мужем.
— Вы правы, в деньгах я не нуждаюсь. Но я счел, что до вашего приезда месье Соболинского лучше запереть под замок.
— Вы хотите мне его продать? — сообразила Кэтти.
— Именно так, — слегка поклонился барон. — В подарочной упаковке: в наручниках.
— И каков процент?
— Я продам его вам за ту сумму, которую заплатил сам. И ни франком больше.
— Тогда в чем ваша выгода?
— Я хочу, чтобы он уехал из Парижа. Навсегда. Привяжите его к вашей юбке навечно и пользуйтесь. О его талантах здесь уже ходят легенды, не буду, мадам, перечислять все его подвиги. Но ключи из дамского корсажа он достает зубами так же виртуозно, как Паганини играл на скрипке.
Кэтти вспыхнула, словно зажженный факел, до самых корней своих рыжих волос. Ее веснушчатые щеки пошли пятнами, а длинный нос покраснел.
— Я понимаю: тут дело в женщине, — сказала она, пытаясь справиться с собой. — Мой муж перешел вам дорогу. Нет женщины, способной перед ним устоять. Вы опасаетесь, что дама вашего сердца тоже ему уступит, и хотите выслать его отсюда. Это правильно. Я готова заплатить. Это моя собственность, я уже выложила за нее немалую сумму и, само собой, хочу ее вернуть. Тем более что у моего мужа и в самом деле много непревзойденных талантов.
— Пользуйтесь ими, мадам, — с иронией поклонился барон. — Но не допускайте его до остальных женщин. Это всего лишь минутная слабость, но увы! Женщины легко ей поддаются! Это сродни солнечному удару, но стоит уйти в тень и слегка остудить голову, как ее начинает терзать невыносимая боль. Потому что находиться на ярком солнце все время невозможно. Так и сгореть недолго. Ведь я прав, мадам?
