…Оркестр отыграл вступление. Занавес раздвинулся. Среди картонных декораций утренней Вероны загулявшие Ромео с Меркуцио в танце возвращаются домой и встречают танцующих Тибальта с друзьями…
Лернер смотрел рассеянно, задумавшись еще об одном игроке своего оркестра. Он его не инструктировал и даже никогда не видел, как, впрочем, и другие участники операции. Но если он не появится, то «Рок-н-ролл» сорвется, и, просмотрев спектакль, они просто разойдутся по своим отелям.
А путь этого неизвестного гораздо более тернист, чем у всех остальных. В эти минуты, когда на сцене князь Вероны встает между двумя ощетинившимися клинками компаниями, а в зале все удобно сидят в мягких креслах, дышат ароматами дорогого парфюма и наслаждаются спектаклем, он движется к Кремлевскому дворцу где-то глубоко под землей, в грязи и смраде канализационных стоков. И от него зависит очень и очень многое. Если не все.
* * *
Состав преодолел половину пути между «Курской» и «Площадью Революции», заглубляясь под небольшим углом в московские недра. Свет фар, до этой минуты привычно оглаживавший рельсы и щербатую кишку тоннеля, вдруг высветил далеко впереди нечто необычное. Нечто такое, чего тут быть заведомо не могло. Какая-то тень и короткий, как укол, сдвоенный блик. Как глаза кошки на ночном шоссе. Алимов выругался и чуть сбавил ход.
Он двенадцать лет гоняет составы по Арбатско-Покровской линии. Правая рука на кране, левая на контроллере, семь стареньких вагонов-«ежиков» послушно катятся следом, под завязку наполненные пассажирами. То ли день, то ли ночь – машинисту все равно, под землей луна не восходит и солнце не садится. Попервоначалу казалось – трудно. Одна Щелковская чего стоит: ад кромешный, людская каша. Но с годами становилось только хуже, так что старые времена Алимов вспоминает тепло. А теперешние – ненавидит. Теперь вседозволенность. На днях два перепивших засранца на перегоне между Чеховской и Боровицкой вскрыли кабину машиниста в последнем вагоне, забрались туда и стали крутить контроллер. Если б автоматика не пришла на выручку – состав как пить дать сошел бы с рельсов. А ведь это Серпуховская линия, там в любое время суток напряженка такая, что нам на Арбатской и не снилось… И это только одно происшествие из десятков и сотен – крупных и мелких, которые случаются здесь каждый месяц.
Так что Алимов почти не сомневался: за этим бликом на глухом перегоне кроется какая-то очередная пакость. Он напрягся и немного сбавил скорость.
И отчетливо рассмотрел выдвинувшуюся из ниши вентиляционного тоннеля маленькую темную фигурку… Ребенок?! Не может быть! Как он сюда попал? Неужели заблудился?
Резкий протяжный гудок разнесся в замкнутом пространстве тоннеля. Уа-аааа-а! Иногда дети появляются на рельсах, на открытых перегонах: подложить на рельс гвоздь, монету или петарду и посмотреть, что из этого выйдет. Но под землю они еще никогда не забредали… Гудок наполнил все подземное пространство, вдобавок Алимов включил прожектор, но фигурка не торопилась бежать от ревущего и слепящего монстра, сотрясающего длинные плети рельсов и гнавшего перед собой плотный воздух.
В этом было нечто противоестественное, у Алимова взмокрела спина. Потная рука вцепилась в ручку экстренного торможения, но тут фигура быстро вскарабкалась на стену, под самый потолок, и повисла, раскачиваясь из стороны в сторону. И машинист вдруг понял, что существо, к которому он приближается со скоростью сорок километров в час, – это не ребенок и даже, пожалуй, не человек. И вообще неизвестно кто.
Уа-ааааа-а-а!
Поезд промчался мимо, едва не задев раскачивающееся на толстых электрокабелях тело. Алимов успел заметить яростно оскаленную морду, которая надолго отнимет у него сон и аппетит, а еще длинные мощные лапы, похожие на передние конечности богомола, и густую свалявшуюся шерсть. Рассказывая потом мужикам в депо об этой встрече, он даже не сможет толком описать то, что увидел.
«Ну… как скрестили обезьяну с насекомым, типа того… И рожа такая… ну, будто схоронили еще в позапрошлом веке, а теперь он раскопался и вылез… Кажется, вот еще чуть-чуть, самую малость, и эта тварь влетит ко мне в кабину через лобовик…»
Алимов едва не проскочил Площадь Революции, затормозил в последний момент. Пришел в себя уже на залитой электрическим светом станции: тело под форменной рубашкой взмокло, руки дрожали. Впервые он ощутил радость и облегчение от яркого света и человеческой толчеи на перроне. Но тут же вспомнил, что сейчас ему снова нырять в темную бетонную кишку и… чуть было не сбежал на поверхность, бросив состав на произвол судьбы.
* * *
Мачо бежать было некуда, да он и не собирался. С каких-то пор – скорее всего, с тех самых, как навигатор сообщил, что он пересек Яузу, – он чувствовал чье-то присутствие. Не рядом, в темноте, и даже не за ближайшей северной веткой, куда ему, кстати, нужно будет свернуть, чтобы не пересекать снова петляющую здесь Яузу, а заодно обойти русло Москвы-реки, – а где-то далеко впереди. Откуда у него взялась такая уверенность, Мачо и сам точно не знал. Инфракрасные очки, газоанализатор, навигатор, прибор для измерения пустот и прочие ухищрения научно-технической мысли тут были ни при чем. Да и не на них, по большому счету, привык он надеяться.
Вот еле уловимый шлейф едкой вони, которая словно проедает насквозь респиратор и глушит устоявшийся в подземелье «букет». Слабый ток воздуха несет его навстречу Мачо, со стороны северо-западных веток.
Вот на него летит галопом обезумевшее крысиное семейство, не боясь ни его тяжелых ботинок, ни шума шагов. Уже четвертое за последние пятнадцать минут. И все бегут в одном направлении. Точнее сказать, из одного направления.
Несколько раз Мачо слышал далекий звук, похожий на детский плач.
Несколько раз он просто останавливался и стоял минуту-другую, пытаясь понять, какая конкретная причина заставляет его подкорку так настойчиво сигналить об опасности.
И потом двигался дальше.
Не пользуясь фонарем, только на инфракрасной подсветке, он благополучно миновал яузинские петли, почти километр отмахал по старому кирпичному коллектору и вышел в двухметровый канал, выше щиколотки забитый мусором и холодной слизью, по которому он должен пересечь Земляной Вал и попасть внутрь Садового кольца. На этом отрезке заканчивалась «прогулочная» часть маршрута и начинался самый сложный участок.
Мачо сделал остановку, включил «мегалайт» и осмотрелся. Окружающая обстановка стала более четкой и привычной. Где-то шумел высокий перепад, который ему еще предстоит пройти. Яркий свет выхватывал из темноты бурые мокрые спины крыс – с некоторых пор они двигались навстречу Мачо уже непрекращающимся потоком. Грызуны отчаянно работали лапами и задирали вверх острые мордочки, наиболее сообразительные бежали по спинам других, спеша уйти от невидимой опасности… и все это делалось без единого звука, без единого писка – только частое, как дождик, хлюпанье холодной жижи и далекий шум перепадного колодца…
Мачо заметил несколько плывущих бурых тел с оторванными головами. Одна обезглавленная крыса еще дергала лапой, словно отбивая затухающий ритм.
