– Отпусти меня, – сказала Оксана.
Мигель разжал руки и попытался ее обнять. Она оттолкнула его, подобрала с пола халат, оделась.
– Уходи, – сказала она. – Сваливай отсюда. Быстро. И никому ни слова, что был здесь.
Она выбежала в кухню, собрала его одежду и вышвырнула в коридор. Вот дура, надо было сделать это еще утром… Мигель стоял на пороге гостиной, голый, понурый, смотрел на нее исподлобья, потом стал молча одеваться.
– Я знаю… – бормотал он. – Я недостаточно опытен для тебя… Ты недовольна… Но я научусь, честное слово.
– Да шевелись ты скорее! – не то проговорила, не то проскулила Оксана. Она не знала уже, плакать ей или смеяться. Наверное, это и есть истерика. – И не приходи сюда больше, слышишь? И друзьям своим, забулдыгам, скажи, чтобы тоже не приезжали завтра. Мне сейчас не до вас. Приедет муж, тогда…
Он неуверенно приблизился к двери черного хода, словно ожидая, что его все-таки окликнут и попросят остаться. Потом решительно распахнул дверь, обернулся и сказал, глядя в пол:
– Я завтра все-таки приду.
– Я тебя убью, – пообещала Оксана. – Застрелю, как…
Она замешкалась, подбирая нужное слово.
– Как аллигатора!
Мигель улыбнулся.
– Хорошо. Я согласен.
* * *
Когда ранним утром, где-то в начале пятого, зазвонил телефон, она уже не сомневалась, что это из полиции. «Миссис Джефферсон? У нас есть несколько вопросов к вам, шериф будет через десять минут…» Чудеса не могут продолжаться долго, такие дела в Америке заканчиваются одним и тем же…
Она встала сразу, но долго еще стояла над телефоном, поеживаясь, переминаясь с ноги на ногу, не смея дотронуться до аппарата.
– Да. Слушаю.
– Алле? Оксаночка? – донесся из трубки далекий и родной, самый родной на свете голос. – Это ты, милая? Почему так долго не подходишь?
Оксана отняла трубку от уха, прижала к груди. Из глаз брызнули слезы, она крепко зажмурилась.
– Мамочка… Мама. У нас четыре часа утра, я просто…
– Ой! – всполошилась мама. – Я ж не знала… Тьфу, опять все спутала!.. Думала ж, это семь часов надо в другую сторону, а не в эту… Ох, доча… А чего у тебя голос такой? Простудилась?..
– Ничего, мама. Я еще не проснулась просто. Как вы там?
– Да ниче. В газетах вот пишут, к вам опять какая-то буря идет… Волнуемся вот с отцом, переживаем…
– Не волнуйтесь, – сказала Оксана. – Нам теперь никакие бури не страшны.
– А че? Дом-то крепкий?
– Крепкий, мама. Каменный.
– Так ясно – каменный! Дома ж все каменные. Из бревен да досок там разве строят?
Оксана улыбнулась и вытерла слезы.
– Из бревен точно нет. Тут почти все дома из фанеры да прессованных опилок. Кирпичные только у богатых.
– Чудно-то как… Как же они живут в фанерных-то?
– Привыкли. Чего им… Тепло, зимы нет. Тут и крокодилы во дворы залазят… Тоже привычно.
– Как крокодилы?! Настоящие?!
В голосе матери был такой ужас, что Оксана окончательно развеселилась.
– Конечно. Помнишь, мы в детстве в Родионовку ездили? Меня поразило, что там везде живность – куры, утки, кролики. А здесь крокодилов разводят, да болота кругом, вот они и шастают где попало. Да ты не бойся, они маленькие, неопасные.
– Неопасные… Как же крокодил может быть неопасным? Ничего себе доча устроилась… А… Мужик твой как? Не пьет? Руки не распускает?
– Да нет. Тут с этим строго. Да и вообще он не такой.
– Слава Богу. Хоть с этим повезло.
Мама помолчала.
– Ну а вообще как там? Привыкла уже?
Оксана тяжело вздохнула. Зажмурить бы глаза, да оказаться в родном Тиходонске, рядом с мамочкой. Все бы отдала за это. Все!
– Привыкла, привыкла…
– Ой, не знаю… Неспокойно нам за тебя, Оксанка. Глупость ты утворила с этой поездкой… К черту на кулички забралась, дальше некуда – в Америку этую. Отец вон читает прессу: одно тьфу!.. Наркоманы, лесбиянки какие-то… И президент ваш дурачится чего-то, и погода дурачится…
На линии затрещали помехи, голос матери пропал, потом появился снова:
– …знакомый, говорит, тоже, мол, собирается в вашу Американию. А я ему…
– Что? – переспросила Оксана. – Не слышу, мама. Повтори, какой знакомый? Кто собирается?
– Степан Григорьевич, говорю, какой-то. Солидный такой голос, властный, как у депутата. Ты знаешь его?
У Оксаны заколотилось сердце. Степан Григорьевич – это Сурен, милый, щедрый, всемогущий Сурен! Туз, который всегда выигрывает!
– Знаю, конечно, знаю! Так что он сказал?
– Вот и сказал, что в Штаты собирается. Дела у него там какие-то. Телефон твой просил. А я не дала. Погодь, говорю, вот, если Оксаночка позволит, тогда на здоровье…
– Мама! – закричала, не выдержав, Оксана. – Ну что же ты! Конечно, давай! Пусть звонит! Он хороший человек! Он замечательный!..
Мама озадаченно запнулась.
– А… у тебя точно все в порядке? – подозрительно переспросила она после паузы.
– Все отлично, ма! Я счастлива!
Оксана не кривила душой, в этот момент она в самом деле была счастлива. Счастлива, счастлива!..
– Так, может, мне закруток передать с этим Степан Григоричем, раз уж он едет-то? Абрикоса вон уродила хорошо, да помидоры – полный подвал накрутила… Или самогоночки нашей? А, доча?
– Нет, мам, не надо, – с улыбкой надежды ответила Оксана. – У меня все есть! Передай Степану Григорьевичу, что я его жду с нетерпением!
* * *
По сухому, сильно пахнущему пылью, но хорошо проветриваемому бетонному коридору они прошли около трехсот метров. На серой поверхности отчетливо отпечатывались ребристые Мишины подошвы. Коридор заметно шел вниз, на полу все чаще попадались кучки превратившегося в камень цемента, доски опалубки, кое-где валялись деревянные носилки.
«Недострой, – понял Леший. – Серьезный недострой».
Миша размеренно шагал впереди, и ясно было, что он неспроста рвался в этот сектор и хорошо знал, что находится дальше. Странно. Ни один «знающий» никогда не упоминал об этом месте!
Леший посветил через спину напарника. Яркий луч выхватил незакрытые двустворчатые ворота, мазнул по гофрированной стальной облицовке тоннеля и растворился в сотнях метрах непроглядного мрака. Черт! Под землей просто не бывает таких огромных пространств!
– Осторожно, дружище! – пророкотал густой голос Миши. – Не свались…
– Но-о-о! Ще-е-е! И-и-и-сь! – гулко отозвалось эхо.
