Креслину становится не по себе. Однако, понимая, что Клеррис говорит правду — во всяком случае, то, что искренне считает правдой, — юноша меняет тему.
— Собственно, я пришел не из-за музыки, а из-за погоды…
— По-моему, нам лучше пока ни во что не вмешиваться. Кажется, нам удалось придать средним северным ветрам некоторую устойчивость. Впрочем, тебе виднее.
— Да, они держатся.
— Ну вот и хорошо. К концу лета все утрясется, и солнечных дней у нас будет больше.
Весь дальнейший разговор посвящен исключительно погоде, однако то, что предшествовало ему, не прошло даром, и когда юноша покидает дом, его донимают тошнота и головная боль.
Взобравшись на Волу, чтобы поехать в гостиницу, где у него назначена встреча с Мегерой, Креслин с высоты седла озирает Край Земли.
Цитадель по сравнению с днем их прибытия увеличилась в три раза. Все пустовавшие хижины заселены и отремонтированы. И к ним добавились новые, более просторные жилища. Несмотря на то, что на строительство потребовалось немало камня и известки, а древесину пришлось доставлять из старого сосняка, находящегося чуть ли не в десяти кай к югу. В Монтгрене все это потребовало бы куда меньше усилий.
«Звезда Рассвета» все еще стоит у причала, но теперь корабль оснащен всеми парусами, и Фрейгр обещает завтра отправиться на нем в первое плавание. А «Грифон» уже отплыл в Ренклаар, где, по словам Госсела, найдутся и нужные для острова товары, и покупатели на маленькую партию пряностей.
Бросив последний взгляд на пристань, Креслин соскакивает с седла, отводит Волу в сарай, используемый посетителями как конюшня, и под моросящим дождиком шагает ко входу в гостиницу.
Стоит ему появиться на пороге общего зала, как разговаривавшая с кем-то из стражей Мегера поднимается из-за стола ему навстречу.
— Ты рассержен, я сразу почувствовала.
— Ты права, так оно и есть.
— Наверняка из-за Клерриса. Что он такое сказал?
— Давай присядем. Я расскажу.
…Имей тот малый лошака,
Им одарил бы дурака,
А будь свой ножик у него,
Не быть бы ей женой его.
Когда страж — худощавая женщина с гитарой — берет последний аккорд, сгрудившиеся вокруг круглого стола стражи и солдаты разражаются смехом. Лишь немногие поднимают глаза на Креслина и Мегеру, которые садятся за отдельный маленький столик поближе к кухне.
— Угодно что-нибудь выпить?
По одному лишь тону прислужницы можно догадаться, что питейное заведение встало на ноги и дела в нем идут неплохо.
— А что есть?
— Вино «Черная Зарница», хмельной мед и зеленый сок.
— Зеленый сок? — переспрашивает Мегера.
— Да, сок диких зеленых ягод, что растут на утесах. Кислятина страшная, но некоторым нравится.
— Мне зеленого, — решает Креслин.
— Я тоже попробую, хоть и кислятина, — Мегера кивает, пряча улыбку.
— Как вам будет угодно.
— Ты намекаешь на то, что я и во всем прочем приверженец кислятины? — спрашивает Креслин.
— Мужчины в большинстве своем так устроены, что вокруг них все само собой киснет, — фыркает Мегера.
Юноша молчит, однако качает головой и слегка кривит губы. Мегера пожимает ему руку и тут же, выпустив ее, говорит:
— А твоя затея насчет питейного заведения была что надо.
— Да, одна из немногих, которая осуществилась с самого начала и без особых усилий.
— Ну, тебе все же пришлось кое-что сделать, чтобы все пошло, как надо.
— Иногда я жалею о том, что еще раньше не догадался спеть кое-кому особо.
— Иногда?
— Всегда, — поправляется Креслин и глубоко вздыхает.
— Ну вот, ты все еще сердишься.
— Ничего не могу с собой поделать. Клеррис прочитал мне нотацию о том, что я слишком активно использую магию гармонии и тем самым, видишь ли, нарушаю его драгоценное равновесие.
— О-о-о…
— Знаю, тебя это тоже давно волнует, но ведь я всю дорогу просил его о помощи. И не дождался никакого толкового совета, если не считать старой песни насчет терпения. В чем оно должно проявиться? В том, чтобы позволить всем, кто доверился мне, умереть с голоду? Обратиться к Белым с выражением покорности и мольбой о спасении? Или питаться корешками куиллы, пока мы не выведем все кактусы на острове?
Мегера хмыкает, не отвечая. Креслин начинает горячиться:
— Рассуждения о равновесии и гармонии звучат прекрасно, но ими людей не накормишь. И за оружие или инструменты ими не заплатишь.
— Вот потому-то, любимый, мы с тобой соправители, — говорит Мегера.
Креслин вопросительно смотрит в ее зеленые глаза.
— Ты думаешь, твоя мать и вправду хотела отослать тебя в Сарроннин или обречь на бегство и одиночество? — продолжает Мегера. — Думаешь, моей сестре нравилось держать меня в оковах?
— Мне казалось, ты ее ненавидела.
— Верно. Ненавидела и ненавижу. Но не за это, а за то, что ей было на меня наплевать. Мне понятно, что выбора у нее не было, но отнестись ко мне по-человечески она могла.
— Вот оно что…
— Ты понимаешь?
Креслин понимает. Понимает, что должен поступать так, как должен. Понимает, что ему не следует прятать свою боль от себя или… или проклинать других за то, что у них нет для него готовых ответов.
Рука Мегеры касается его ладони.
Страж с гитарой заводит новую песню:
…Тот малый в руки взял клинок
И ну клинком махать,
Но не рубить и не колоть,
А землю ковырять…
Звуки ее пения, конечно, не чистое серебро, но голос очень приятен. И все же Креслину не по себе. Каждый аккорд режет ему слух.
— Эй, ты в порядке? — спрашивает Мегера.
— Думал, что да, но эта музыка…
— Она не фальшивит.
— Знаю.
Служанка со стуком ставит на стол тяжелые кружки и, не задерживаясь, направляется к круглому столу, за которым сидят не меньше десятка мужчин и женщин. Все они из цитадели.
— Нынче они уже не служат ни герцогу, ни маршалу, — замечает Креслин. — Надо будет подумать о единой для всех униформе.
— Ну, это не к спеху.
— Тоже верно — Креслин отпивает крохотный глоточек почти прозрачной жидкости и морщится. — Ух ты!
— Ну не настолько же это кисло, — ухмыляется Мегера.
— А ты попробуй.
— Ну как, не настолько же это кисло? — вторит ей Креслин, дождавшись, когда она сморщится пуще его.
