Ее немало озадачили нотки восхищения в голосе мужа,
живописующего несусветные забавы князя Гагарина. На взгляд Ирены, это была
неприличная дурь, простительная для мало́го юнкера, но отнюдь не для
немолодого уже человека, вдобавок – отпрыска знатного рода. Можно было только
порадоваться, что сподвижников веселого князя в Нижнем «иных уж нет, а те –
далече», но вот беда: к одному из этих, кто «далече», сейчас и держит путь
Ирена… Остается надеяться, что граф Лаврентьев остепенился и позабыл проказы
юных лет. А если это не так, Ирене надлежит с первого шага поставить себя в
графском доме так, чтобы все, а раньше всех – хозяин, относились к ней с
уважением.
Хорошо говорить! Но как себя поставить, когда сама про себя
знаешь, что ты – беглая, непослушная дочь, обвенчавшаяся тайно, и даже не
против воли родительской, а вовсе не известив об этом отца с матерью? Ежели
Ирена других людей ни во что не ставит, даже самых близких, кто же будет ее
почитать? Уж, верно, не старый граф Лаврентьев!
Чем глубже погружалась Ирена в эти мысли, тем плотнее
смыкались темные «воды печали» над ее головой. Она молчком сидела в уголке
кареты, стиснув руки словно бы нервным, а на самом деле молитвенным жестом, и
едва удерживала слезы: даром такая тоска не приходит, это что-нибудь да значит!
Ну а что это может значить? Скорее всего, то, что Лаврентьево не окажется таким
уж местом обетованным, как ей желается, а граф всего менее будет похож на
доброго, всепрощающего батюшку. Ох, задаст он им с Игнатием хорошую баню… ох,
задаст!
В эту минуту Игнатий, доселе нарушавший тишину лишь
бессвязным, отрывистым насвистыванием обрывков все той же знаменитой арии Лючии
де Ламмермур, насмешливо спросил:
– Что-то вы примолкли, душенька? Уж не страшно ли вам,
часом?
Открывать свои мысли было, конечно, никак нельзя, и Ирена не
совсем ловко соврала:
– Сон вспоминаю. Сон мне ужасный снился, просто кошмар!
– И мне! – подхватил Игнатий. – И мне тоже! Диво, конечно,
что я вообще заснул: блохи и клопы заедали. Но под утро забылся и, вообразите,
вижу, будто я – это не я, а некая птица вроде ворона, и летаю я над кладбищем.
Кладбище такое странное, такое странное: могилки все дерном убитые, а сверху надгробные
камни лежат. Ни крестов, ничего. Спускаюсь пониже и вдруг вижу на каждом камне
необычайно четко выбитую надпись, начинаю читать – и, вообразите, оказывается,
что здесь похоронены только близкие мне люди! Деды и прадеды по отцовской линии
– я их имена только в книге родословия читал, есть у отца в кабинете, им самим
составленная, – родители матушкины, что две зимы тому назад померли в
одночасье, совсем уж старенькие были, дряхлые…
Голос Игнатия странно дрогнул, и Ирена подумала, что этих
своих деда с бабкою он, верно, крепко любил… А еще до нее вдруг дошло, что в
разговорах с нею Игнатий никогда ни словом не вспоминал о своей матери, словно
ее и вовсе на свете не было. Ирена почему-то решила, что она давно умерла. И
теперь она с замиранием сердца подумала: а ну как она жива? Ну как придется
завоевывать еще и ее сердце, пытаться расположить к себе? Последние остатки
духа улетучились Бог весть куда. С графом она еще как-нибудь справилась бы, ну,
очаровала или разжалобила бы его, а вот с этой неведомой свекровью… о Господи!
– И вижу вдруг могилу отца своего, – продолжал Игнатий. – А
ведь я доподлинно знаю, что он жив! Не веря своим глазам, опускаюсь на серый
камень, и вдруг он отъехал в сторону, земля разверзлась – и я вижу гроб, из
которого раздается отцов голос: «Не успеет петух прокричать трижды, как мы
свидимся с тобою, сын мой!»
– Господи, воля твоя, Господи, помилуй! – быстро
закрестилась Ирена, но тут же устыдилась своей суеверности, отнюдь не
приставшей образованной барышне, нет, замужней взрослой даме, и произнесла
небрежно: – Ну, чепуха! Страшно, конечно, особенно…
– Особенно про этот крик петуха, – подхватил Игнатий. –
Однако ежели бы этот сон был вещим, я уже умер бы нынче же. А вроде жив, как вы
думаете? Но я совсем не прочь, чтобы сон мой отчасти сбылся…
Сначала Ирена не поняла, потом круглыми глазами воззрилась
на мужа:
– Да простит вас Бог, Игнатий! Что вы такое говорите?! Вы
желаете смерти своему отцу?
Игнатий поглядел лукаво:
– Ну, ну, Ирена, вы ведь не ханжа, зачем же так-то? Положа
руку на сердце, разве вы не боитесь встречи с ним? Разве не теряетесь в
догадках: как-то сей граф встретит нас? Не прогонит ли взашей? Даст ли свое
благословение? Сказать по правде, я никогда в жизни не мог предвидеть ни одного
поступка своего отца, никогда не мог заранее предсказать, как он поведет себя,
тем паче – в такой ситуации, какую мы с вами намерены ему предложить.
«Как?! – едва не вскрикнула Ирена. – Да ведь ты уверял меня,
что на благорасположение отца твоего можно безусловно надеяться?!»
Очевидно, ее лицо сделалось таким неуверенным и несчастным,
что Игнатий от души расхохотался, глядя на нее.
– Ох, Ирена, Ирена, ты еще совсем дитя! – выдохнул он между
приступами хохота. – Ну, не куксись! Конечно же, я ничуточки не думал, будто
отец останется недоволен нашим браком. Напротив! Даже если бы он сам полжизни
потратил, не сыскал бы мне более завидной невесты, чем вы, дорогая!
Игнатий поцеловал ей руку и значительно поглядел в лицо. Он
почему-то называл Ирену то на «вы», то на «ты», и это ее ужасно раздражало. Не
то чтоб раздражало, но… просто она начинала чувствовать себя еще более
неуверенно.
