– Да сколько еще языком молоть попусту! – вдруг вцепился в
руку Игнатия – и выдернул его из кареты с таким проворством и легкостью, словно
это был не сильный, рослый молодой мужчина, а тщедушный ребенок.
«Спрятаться под сиденье! – мелькнула у Ирены суматошная
мысль. – Меня не найдут, потом убегу…»
Ирена не сделала этого не только потому, что пространство
под сиденьем было забито багажом, да и поздно пришла эта мысль: Булыга снова
заглянул в карету и уставился на Ирену. Что ж, показать ему свой страх, замешательство,
сделать его свидетелем своего унижения? Далекий предок Ирены, князь Михаил
Измайлов, был жестоко изрублен пугачевцами и погиб, ненавидя, обличая их, но не
показав ни страха, ни боли. Ирена тоже не дрогнет перед сворой взбунтовавшихся
крепостных!
– Отойдите, – пробормотала она, отчаянным усилием
удерживаясь, чтобы не стучали зубы. – Я выйду сама.
Мужик хмыкнул, но не сказал ни слова, старательно убрав руки
за спину.
Ирена выбралась из кареты и огляделась, ожидая увидеть толпы
мужиков, вооруженных топорами да вилами и жаждущих господской кровушки.
Однако просторная, с великолепным газоном и тщательно, даже
изысканно подстриженными кустами лужайка была пуста, на белых стенах ни следа
копоти пожара, на ступеньках не видно крови убитых жертв. Значит, барский дом
не подожгли, с облегчением подумала Ирена, с одного взгляда пленившись его
классическими, благородными очертаниями. Очевидно, предводитель бунтовщиков –
этот самый Адольф Иваныч, управляющий, он и не дал озверелым мужикам разорить усадьбу.
Ирена вприщур, высокомерно глянула на главаря злодеев и
только сверхъестественным усилием подавила испуганный крик, наткнувшись на
безжизненный, белесый взгляд. Он смотрел на нее, будто на пустое место. Да, это
бунтовщик, опасный, беспощадный!
Адольф Иваныч между тем отвел взор от Ирены и уставился на
Игнатия, который стоял перед ним, пытаясь принять самую надменную и независимую
позу, однако поскольку он непрестанно одергивал на себе сюртук, выпрастывал из
рукавов манжеты и поправлял безукоризненный узел галстука, то более походил на
дергающегося паяца, чем на человека, блюдущего свое достоинство.
– Не имею чести знать вас, сударь, – проговорил Игнатий,
покончив наконец со своим туалетом и принимая позу со скрещенными на груди
руками и высокомерно откинутой головой.
– Да и я вас, сударь, – отозвался неожиданно миролюбивым
тоном Адольф Иваныч, не поднявшись, впрочем, с плетеного кресла, в котором
сидел все это время, словно хозяин, принимающий докучливого гостя, от которого
не в силах отвязаться. – Однако природная сообразительность помогает мне
понять, что передо мной – Игнатий.
– Сын графа Лаврентьева и его единственный наследник! –
громким, срывающимся голосом провозгласил Игнатий. – И ваш новый господин!
Адольф Иваныч поцокал языком, потом слегка раздвинул свои
тяжелые губы в сочувственной улыбке.
– О, это ест прискорбная ошибка! – изрек он, причем в речи
его на мгновение проступил и тотчас погас холодный немецкий акцент. – Мой
господин – Николай Павлович Берсенев, единственный и полноправный наследник
всего, без остатка, имущества покойного графа Лаврентьева. Он поручил мне, как
своему управляющему, ведение всех дел в имении и дал на то законную
доверенность.
– Что? – недоверчиво переспросил Игнатий. – Наследник –
Берсенев? Колька, кузен, что ли? Но по какому праву?!
– По праву ближайшего родственника, – терпеливо, не без
благодушия пояснил Адольф Иваныч. – Как известно, его сиятельство граф
Лаврентьев не оставил после себя ни завещания, ни законных детей, поэтому
господин Берсенев, его племянник…
– Да вы никак ослепли? – со смешком перебил Игнатий. – Что
значит – не оставил детей? А я, по-вашему, кто?
– Да вы никак оглохли? – с той же интонацией произнес Адольф
Иваныч. – Я ведь русским языком выразился: не оставил детей законных, рожденных
в браке! Вы же, сударь, насколько мне известно, не сын, а бастард. По-русски
говоря, выблядок!
Ирена глубоко вздохнула, но захлебнулась, замерла, в ужасе
глядя на Игнатия. Сейчас, не снеся гнусного оскорбления, он накинется на этого
омерзительного немца и…
Однако Игнатий ни на кого не накинулся. Он только по-дамски
всплеснул руками и как-то воровато оглянулся на Ирену, словно проверяя, слышала
она слова Адольфа Иваныча или нет.
Очевидно, выражение ее лица сказало все, что Игнатий хотел
знать, потому что он вдруг напыжился, расправил плечи и сердито обернулся к
управляющему.
– Ах ты, немецкая колбаса! – выкрикнул он возмущенным,
однако неубедительным дискантом. – Да как ты смеешь так со мной разговаривать,
racaille![7]
– Сам ты сволочь, – спокойно ответил немец. – Сволочь и
выблядок!
Вот это спокойное повторение и добило Ирену.
«Правда! – подумала она, чувствуя, как холодеют пальцы. –
Это правда, о Господи! Так, значит, Игнатий – незаконный сын! Вот почему он был
так уверен, что мои родители не согласятся… но почему он мне ничего не
сказал?!»
Если бы некий вышний глас спросил ее в эту минуту, чего она
больше всего для себя в жизни желает, она взмолилась бы об одном: чтобы те
самые мужики с топорами и вилами появились две минуты назад, еще до того, как
были сказаны ужасные слова. Ирена готова была умереть, только не узнать о том,
что Игнатий, в которого она так пылко влюбилась, которому так доверчиво
предалась, оказался внебрачным сыном, а главное – хладнокровно, расчетливо
обманул ее.
Она закрыла лицо руками. Незаконнорожденный! И она, Ирена
Сокольская, графиня, потомственная дворянка, – жена незаконнорожденного!
Эта новость была так ужасна, что Ирена не могла долго
оставаться лицом к лицу с ней. «Но, может быть, Игнатий и сам не знал? –
подумала она. – Может быть, его мать умерла, поэтому старый граф и не успел на
ней жениться? А Игнатий догадывался, что что-то не так, однако толком ничего не
знал?»
