Ирена всей душой, всем существом своим уцепилась за эту
мысль, отчаянно заставляя себя поверить в нее, найти хоть малейшее оправдание
Игнатию. Ведь она его жена, теперь никуда не денешься. И она полюбила его не
потому, что он чей-то там сын, а за эту красоту, за его благородство, за… Она
не могла вспомнить, за что. Ладно, вспомнит потом. Сейчас важнее другое. «Никто
не должен узнать», – подумала Ирена, и ей стало легче дышать. Им с Игнатием
следует немедленно уехать, прямо сейчас, на ночь глядя, и вернуться в Нижний, а
затем и в Петербург. Надо повиниться в бегстве отцу с матерью, сказать, что
Лаврентьев умер, что наследство… ну и так далее, кроме самого главного, самого
позорного! Она богата, у нее великолепное приданое, им с Игнатием более чем
хватит – если, конечно, родители не разгневаются до такой степени, что лишат ее
приданого, обрекут на нищету… Но тут же Ирена спохватилась, что это
мелодраматическое, точно из книжки списанное, событие едва ли произойдет, хотя
нищета уже чуть ли не за спиной стоит, похохатывает: ведь Игнатий остался без
гроша, все истратив на дорогу! На что же добираться до Петербурга?!
Слезы прихлынули к глазам, но Ирена тряхнула головой, не дав
себе расплакаться. Ничего. Это ничего. В самом крайнем случае они продадут
кое-что из вещей. Или… они еще что-нибудь придумают. Но это потом, а сейчас
самое главное – уехать, избавить Игнатия от этого унижения, дать ему понять,
что она, жена его, с ним, не даст его в обиду!
Ирена вздохнула, набираясь храбрости, и решительно – один
Бог знал, чего стоила ей эта решительность! – сказала, обращаясь, безусловно, к
управляющему, однако глядя слегка поверх его головы, чтобы не больно-то о себе
возомнил:
– Сударь, не имею чести знать вашего имени, не будете ли вы
столь любезны дать нам лошадь и экипаж? Поскольку я вижу, что мы здесь не ко
двору, полагаю, нам лучше уехать отсюда!
Фраза, может быть, получилась довольно неуклюжая, и поначалу
Ирене не удавалось справиться с голосом: он срывался то на девчоночий
испуганный писк, то на робкий шепоток, однако посылка достигла адресата: Адольф
Иваныч уставился на Ирену и воскликнул:
– А это еще кто?
Глава 7
Почести жениху и невесте
Выражение его лица было при этом самое изумленное; он даже
вылупил свои маленькие белесые глазки и отвесил толстенную нижнюю губу. Можно
было подумать, что управляющий до сего мгновения и не подозревал о
существовании Ирены, и не замечал ее, хотя она не раз ловила на себе его
короткие, оценивающие, холодноватые взгляды.
Он решил унизить ее так же, как унизил Игнатия! Но не
выйдет. Не выйдет!
Она вздернула нос и призвала на помощь всю ту каплю
шляхетского гонора, которая была растворена в ее буйной русской кровушке:
– Я Ирена Александровна Лаврентьева, в девичестве графиня
Сокольская.
Адольф Иваныч тупо моргнул, потом повернулся к Булыге,
который пялился на Ирену, словно она заговорила не на русском, а на
каком-нибудь нечеловеческом языке, и сказал:
– Сигары!
Булыга подскочил, хлопнул в ладоши. Прибежал мужик, верно,
лакей – в ливрее и суконных башмаках с пуговицами, держа в охапке плетеный
столик, на котором лежали две сигары, спички, стояла бутылка с коньяком и на
редкость уродливые рюмки с длинными толстыми ножками. Другой лакей волок в
охапке плетеное же кресло, подобное тому, в котором восседал управляющий, а за
ним бежал черно-пятнистый, непомерно жирный бульдог.
Ирена не знала, чем возмущаться: тем ли, что управляющий не
встал, приветствуя ее, вообще не сказал ни слова, тем ли, что намерен курить в
присутствии дамы. Отец-то ее держал себя по-старинному, никогда не курил в
присутствии женщин, а только по утрам в своем кабинете. Что же, этот Адольф
Иваныч думает, что она будет сидеть с ним рядом, беседуя и при этом вдыхая
горький табачный дым?! И где в таком случае кресло для Игнатия?
И тут же в принесенное кресло вскочил бульдог, причем
завалился на спину, явно подражая Адольфу Иванычу! Он слегка разинул пасть, и
Булыга, ухмыляясь во весь рот, сунул в эту пасть сигару, уже раскуренную
Адольфом Иванычем. Пес стиснул челюсти и, скосив глаза на тлеющий огонечек,
принялся пыхтеть и сопеть, дымя при этом, как пароходная труба.
Адольф Иваныч закурил новую сигару, с умилением глядел на
пса и приговаривал:
– Умница, Нептун, ты большая умница! Однако никак не
выучишься затягиваться. Погляди, Булыга, он совершенно по-детски курит, только
дымит, а в свое нутро не принимает!
– Так точно, Адольф Иваныч, – еще ниже свесил голову в
угодливом поклоне Булыга. – Где им… Животина – она и есть животина!
– Однако преусердная! – значительно воздел руку с сигарою
Адольф Иваныч, и Булыга старательно закивал: преусердная, мол.
Полнейшее согласие выразилось и на лицах стоявших навытяжку
лакеев.
Ирена с изумлением оглянулась на Игнатия. Она не верила…
просто не могла поверить своим глазам! И потрясла ее вовсе не курящая собака –
подумаешь, балаганный фокус, только собаку жалко! – а нарочитое, вопиющее
пренебрежение, с каким относился к ним с Игнатием этот непотребный Адольф.
Курить при даме! Сидеть, не предлагая ей сесть! И ни словом не ответить на ее
слова, не представиться! Если бы ей удалось найти силы заговорить, она уж нашла
бы подходящий эпитет для этого зарвавшегося наглеца, даром что никогда в жизни
не приходилось браниться, однако от возмущения у нее буквально присох язык к
гортани. Нет, молчать больше нельзя!
Однако Адольф Иваныч не дал ей возможности высказаться. Он
перевел взгляд на бледного, неподвижного Игнатия и спросил насмешливо:
– Вижу, ты сохранил отцовскую страсть к актеркам?
– Нет! Это не… – задушенно вскрикнул Игнатий и тут же будто
подавился, когда Булыга, словно невзначай, тронул торчащую за поясом плеть:
– Закуси губу-то! Полно врать!
Ирена лишь всплеснула руками, не в силах слова молвить от
всеохватного возмущения. Да что это они один за другим?.. А ведь чувствовала,
все время чувствовала она, что туалеты, выбранные для нее неизвестной
приятельницей Игнатия, слегка грешат против хорошего вкуса. Да чего там –
слегка! Слишком уж они нарядны, чересчур пышны. Вот и получай, что заслужила:
дамы из общества этак в пух и прах не рядятся даже на балы, а Ирена в изобилии
ярких полосочек, оборочек среди бела дня… Строго говоря, уже близок вечер,
однако и это не приглушает попугайной пестроты ее наряда. Правду говорят –
встречают по одежке.
