– Но ведь сейчас ты не Юпитер и даже не Юлий Цезарь, –
сказала Ирена. – Ты – красавец-барин, который привык, что ему ни одна городская
красавица не откажет, а тут вдруг какая-то деревенщина нотации читает. – И она
важно повторила свою реплику: – «Если вы хотите, чтобы мы были вперед
приятелями, то не извольте забываться!» Конечно, ты изумлен, тебе смешно,
интересно, и, чтобы не утратить расположения этой девки, ты волей-неволей
играешь по ее правилам. Ты должен не руки заламывать трагически, а улыбаться и,
наоборот, руки за спину прятать, чтобы невзначай не обнять ее, и глазами играть
должен, потому что ты заигрываешь с ней, и в то же время – смотреть на нее с
восторгом…
Жюстина Пьеровна проронила смущенно:
– Скажите, пожалуйста, вы в самом деле актриса? Вам
приходилось играть на театре?
– Да что вы, – смутилась Ирена. – Просто я очень люблю
театр, не раз бывала на спектаклях в Александринском, а также во всевозможных
частных и домашних театрах, да и сама участвовала в маленьких пьесках и
водевилях.
У Жюстины Пьеровны сделалось несчастное выражение лица.
Ирена поняла, что она опасается соперничества и, может быть, уже жалеет о том,
что заменила глупую Саньку этой чрезмерно вострой особой. Как бы не
нажаловалась Адольфу Иванычу на новую актрису, которая вмешивается не в свои
дела! Ирена очень боялась, что управляющий снова посадит ее под замок, поэтому
теперь она давала советы актерам только исподтишка, чтобы не слышала Жюстина
Пьеровна, слишком уж откровенно в ход репетиций не вмешивалась, однако с
изумлением заметила, что и актеры то и дело на нее поглядывают, словно ждут
одобрения или замечания. Это заметила и Жюстина Пьеровна, однако, на счастье,
старая актриса любила театр больше собственного тщеславия, а потому смирилась с
вмешательством Ирены. Кроме того, ну никак нельзя было не заметить, что это
идет только на пользу постановке. Жесты у актеров сделались живее, мимика –
более непосредственной, исчезли ходульные позы и неестественные интонации, и
даже Берестов и Муромский выглядели если и не настоящими барами, то хотя бы
напоминали их. Разошелся и Емеля. Одна лишь Матреша продолжала держаться
чопорно, и в репликах Насти, обращенных к Лизе, сквозила откровенная ненависть.
Жюстина Пьеровна злилась, бранилась, но поделать ничего не могла.
– Дура ты, Матрешка, – улучив минуту, когда никто не слышал,
пробормотала Ирена. – Хочешь спектакль сорвать? А кому от этого будет лучше?
Мне? Нет, не мне, а тебе и твоему сыну. Мало на вас немец злобствует? Помешаешь
спектаклю – обоих плетьми засечет до смерти. И мое заступничество не поможет.
– Наши печали – не твои заботы, – люто огрызнулась Матреша.
– Тебя никто и не просил заступаться.
– Ну, если бы речь о тебе одной шла, я бы и пальцем не
шевельнула, – с не меньшей злостью огрызнулась Ирена. – Курю только жалко… Да и
Емелю…
– А его с чего? – фыркнула Матреша, и ее желтые глаза
внезапно позеленели.
«Ага! – мысленно кивнула Ирена точности своей догадки. –
Ревность – чудище с зелеными глазами!»
– Да с того, что горевать станет. Любит же он тебя, неужели
не видишь?
Глаза Матреши вдруг заплыли слезами.
– Неужели правда? А я думала… думала…
– Думала, я тебе соперница? – подсказала Ирена. – С ума
сошла. Софокл мне как брат. Ведь он Игнатию был молочным братом, значит, и мне…
– А ты и впрямь была замужем за Игнашею? – недоверчиво
проговорила Матреша. – А я думала, лгут люди. Емеля-то верит тебе, а другие…
– Эх, что мне те другие! – вздохнула Ирена. – Сама-то я про
себя все знаю. Знаю, что влюбилась в Игнатия, венчалась с ним, счастливой быть
мечтала, а попалась в западню. Игнатий умер, а я… а мне что делать?!
– Лиза, Настя! – прикрикнула Жюстина Пьеровна, которая
называла актеров исключительно по именам их персонажей. – Перестаньте болтать,
нужно репетировать.
Девушки быстро переглянулись – и завели привычную песню:
– Настя, Настя, беда! Завтра у нас обедают Берестовы, отец и
сын. Мне только что рассказал об этом папенька.
– Берестовы?! Мать честная! Да ведь Алексей Иваныч узнает
вас немедленно.
– Конечно! И вообрази, что он подумает, коли узнает в
благовоспитанной барышне свою Акулину? Какое мнение он будет иметь о моем
поведении и правилах, о моем благоразумии? Моя репутация будет навеки
опорочена! Я паду в его глазах безвозвратно!
– Да вы не тужите, барышня! – воскликнула Матреша с таким
сочувствием в голосе, что скучавший в сторонке Емеля вдруг встрепенулся и
посмотрел на нее очень внимательно. – Что-нибудь непременно придумается.
– Да что тут придумается? – уныло произнесла Ирена, с трудом
удерживая улыбку. Все же приятно, когда у тебя становится на одного врага
меньше!
– Вы можете сказаться больной, – улыбаясь в ответ,
посоветовала Матреша.
– Ты ведь знаешь, что батюшка все болезни считает только
причудами дамскими, он мне не позволит в комнате отсидеться. С него ведь
станется и за косу меня к гостям вытащить. С другой стороны, мне бы очень
хотелось видеть, какое впечатление произведет на Алексея свидание столь
неожиданное… Ах, Настя, кажется, я придумала! Только мне для этого потребуется
твоя помощь.
– Все, что велите, барышня! – от души сказала Матреша, и
Жюстина Пьеровна захлопала в ладоши:
– Ну наконец-то все получилось как надо!
В первый же день на репетиции появился Адольф Иваныч в
сопровождении Булыги и Нептуна. Бульдог немедленно принялся рваться на сцену и
успокоился, только когда Ирена подошла и погладила его. Немец и староста со
злобой наблюдали эту картину, но ничего не сказали. Точно так же молча Адольф
Иваныч смотрел репетицию. Лицо его было непроницаемо, однако Булыга зевнул и
жалостным голосом возопил:
– Адольф Иваныч, ой, батюшка, а не прикрыть ли тебе тияры
эти? Как бы гости с тоски не померли! Говорят, говорят незнамо что, ходят,
ходят по сцене незнамо зачем… Собрать бы гостей, а на сцену нашего Нептушу
выпустить. Сигару ему в зубы да еще водки стакан… Во смеху было бы!
Жюстина Пьеровна схватилась за сердце. Адольф Иваныч
переводил взгляд с актера на актера, как бы в раздумье, а не последовать ли, в
самом деле, совету своего прихлебателя.
