– А вот кабы я была не крепостная, а свободная…
Она даже сама точно не знала, как закончит фразу. Но его
будто иглой кольнули, так возмущенно он вскинулся, выдернув из-под ее головы
свою руку:
– Свободная была бы? А зачем она тебе, та свобода, та воля?
Такой красавице, как ты, везде может житься хорошо, если Бог ума дал. И в
неволе неплохо можно устроиться. Да что такое неволя?! Вот расскажу тебе,
слышал я однажды, как мужики мои спорили, нужна им воля или нет. Договорились
до того, что с этой воли бед не оберешься. Дескать, коли мужик крепостной,
значит, подневольный, то и весь предел ему барином четко обозначен. С утра до
поздней ночи знает он, что делать: то дров наколоть, то в кузницу марш, то на
мельницу, и так во всякий час. Нечего ему голову ломать, что делать, за что
приняться. Исполняй наказ барина или управляющего и ешь свой хлеб
беспрепятственно. Конечно, как полагается простому человеку, без барских затей,
без разных соусов, но ведь ты и есть простой мужик. А коли дадут тебе волю –
сам, без старшого изволь все обдумывать. Каждое дельце свое, каждое слово сам
обмозгуй. Вот так рассуждают умные люди, а дурочки вроде тебя все к какой-то
воле рвутся, словно бабочки на огонь!
– Но ты же сам мне волю обещал, – удивленно сказала Ирена. –
Помнишь, в кабинете?
– А, так вот почему ты снизошла к моим мольбам, к моей
страсти, – пробормотал Берсенев. – Я-то решил было, глупец, что и ты увлеклась
мной, может быть, даже полюбила меня, а ты… а ты просто отдалась мне, как девка
отдается. Только те за деньги, а ты…
Не думая, не соображая ничего, лишившись дыхания от ярости,
Ирена хлестнула его по лицу.
Берсенев вскочил и некоторое время стоял, наклоняясь над
Иреной, неверными движениями пытаясь привести в порядок свою одежду.
– Ну, когда так… – пробормотал невнятно. – Ну, когда так!..
И выскочил вон из залы.
Несколько мгновений Ирена еще лежала на скамейке, а потом
кое-как поднялась с нее и заползла в свою каморку за панелями, словно раненый
зверь, который заползает умирать в свою нору.
Она была бы счастлива, если бы умерла, но не дали –
наступило утро, пришли звать на театры…
Зазвенел колокольчик. Спектакль начался!
– …Позвольте мне сегодня пойти в гости.
– Изволь; а куда?
– В Тугилово, к Берестовым. Поварова жена у них именинница и
вчера приходила звать нас отобедать.
– Вот! Господа в ссоре, а слуги друг друга угощают.
– А нам какое дело до господ! К тому же я ваша, а не
папенькина. Вы ведь не бранились еще с молодым Берестовым; а старики пускай
себе дерутся, коли им это весело.
– Постарайся, Настя, увидеть Алексея Берестова да расскажи
мне хорошенько, каков он собою и что он за человек…
– …Если вы хотите, чтобы мы были вперед приятелями, то не
извольте забываться.
– Кто тебя научил этой премудрости? Уж не Настенька ли, моя
знакомая, не девушка ли барышни вашей? Вот какими путями распространяется
просвещение!
– А что думаешь? Разве я и на барском дворе никогда не
бываю? Небось всего наслышалась и нагляделась. Однако, болтая с тобою, грибов
не наберешь. Иди-ка ты, барин, в сторону, а я в другую. Прощения просим…
– Как тебя зовут, душа моя?
– Акулиной…
– …Что вы говорите! Берестовы, отец и сын! Завтра у нас
обедать! Нет, папа, как вам угодно: я ни за что не покажусь.
– Что ты, с ума сошла? Давно ли ты стала так застенчива, или
ты к ним питаешь наследственную ненависть, как романическая героиня? Полно, не
дурачься…
– Нет, папа, ни за что на свете, ни за какие сокровища не
явлюсь я перед Берестовыми… А впрочем, так и быть: я приму их, если это вам
угодно, только с уговором: как бы я перед ними ни явилась, что б я ни сделала,
вы бранить меня не будете и не дадите никакого знака удивления или
неудовольствия.
– Опять какие-нибудь проказы! Ну, хорошо, хорошо; согласен,
делай, что хочешь, черноглазая моя шалунья…
– …Ты был, барин, вечор у наших господ? Какова показалась
тебе барышня?
– Да я ее не заметил.
– Жаль.
– А почему же?
– А потому, что я хотела бы спросить у тебя, правда ли
говорят, будто бы я на барышню похожа?
– Какой вздор! Она перед тобой урод уродом.
– Ах, барин, грех тебе это говорить; барышня наша такая
беленькая, такая щеголиха! Куда мне с нею равняться!..
– …Намерен я тебя женить.
– На ком это, батюшка?
– На Лизавете Григорьевне Муромской; невеста хоть куда; не
правда ли?
– Батюшка, я о женитьбе еще не думаю.
– Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал.
– Воля ваша, Лиза Муромская мне вовсе не нравится.
– После понравится. Стерпится, слюбится.
– Я не чувствую себя способным сделать ее счастие.
– Не твое горе – ее счастие. Что? Так-то ты почитаешь волю
родительскую? Добро!
– Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь.
– Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как Бог свят,
продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление,
а покамест не смей на глаза мне показаться!..
– …Дома ли Григорий Иванович?
– Никак нет, Григорий Иванович с утра изволил выехать.
– Как досадно! Дома ли по крайней мере Лизавета Григорьевна?
– Дома-с…
– …Акулина, Акулина!..
– Mais laissez-moi donc, monsieur; mais êtes-vous
fou?![25]
– Акулина! Друг мой, Акулина!..
…Занавес закрылся. Послышались громкие аплодисменты.
Ирена недоверчиво улыбнулась. Неужели все позади? Неужели
отыграли спектакль? Неужели зрителям понравилось? И ее игра понравилась? Она не
помнила ни единой своей реплики, ни единого жеста. Она не помнила, как истек
этот бесконечный, мучительный час.
