Вольфу нравилось работать здесь, если сосредоточиться, то время летит быстро и день проходит незаметно. Но блатной не должен вкалывать «на хозяина», поэтому приходилось отлынивать и маяться от безделья. Под разными предлогами он ходил по производственной зоне, заглядывал во все углы, часами рассматривал проволочное ограждение, интересовался люками и подземными коммуникациями. Когда приходили машины за готовой продукцией, он внимательно наблюдал, как их впускают на территорию и вы– –пускают обратно. Несколько раз пробовал спуститься в подвал или подняться на крышу, но натыкался на массивные замки. В библиотеке он тщательно перелистал многолетнюю подписку журнала «Техника—молодежи» и перерисовал чертежи дельтаплана и воздушного шара.
Хотя он ни у кого ничего не спрашивал и ни с кем не делился наблюдениями, как-то вечером Иоганн будто невзначай завел обтекаемый разговор:
– Чего ты все вынюхиваешь? Брось людей смешить! Дело дохлое, на моей памяти еще никто не ушел. Да и раньше тоже…
– Не знаю, дядя Иоганн, что вы имеете в виду.
– Да то и имею! Думаешь, самый умный? Все мотают срок и ждут «звонка», а ты хочешь убежать?
Вольф разъяренно оскалился:
– Умный, не умный, а в зоне гнить не хочу! И не буду!
– И куда ж ты денешься? – желчно улыбнулся Иоганн.
– Куда, куда! Туда! Птицей по воздуху полечу, кротом под землей проползу, буром сквозь стену выломлюсь!
Вольф осекся и настороженно огляделся по сторонам. Отряд готовился к отбою. Антисоветчики Якушев и Васьков с одинаковыми безобразными шрамами на лбах таращились друг на друга выпученными, как у лягушек, глазами и вяло играли в карты, украинский националист Волосюк читал газету, баптист Филиппов доказывал что-то адвентисту седьмого дня Титову, шпион Кацман писал письмо, полицай Головко зашивал порванную робу. Только грузинский диссидент Парцвания и сионист Кацман оторвались от своих дел, заинтересовавшись шумом. Но, встретившись взглядом с Вольфом, поспешно опустили головы: любопытство не приветствуется в любой зоне.
– Э-э-э-э, парень, – Иоганн перестал улыбаться. – Такой настрой мне известен. Только он не на ту волю приводит. Кого током на запретке убьет, кто на пулю нарвется. А потом на кладбище, вон там, в лощине за зоной. Закапывают, как собак, – ни гроба, ни креста, ни таблички с именем. Вот тебе и вся воля!
– Ладно, разберемся! – Вольф явно не был настроен на продолжение разговора. Но Иоганн не обращал внимания на такие мелочи.
– Здесь главное – уметь ждать, – спокойно продолжал он. – Мы тут газеты читаем – и по строчкам, и между ними. Обстановка меняется! Через пару-тройку лет нас выпускать начнут! Вот посмотришь! А еще через пять годков немецкую автономию разрешат вполне официально!
Вольф недобро усмехнулся:
– А тебе, дядя Иоганн, орден дадут и сделают президентом! А Яшу Шнитмана министром торговли назначат! Кстати, ты уже сколько отсидел?
– Десять лет, два месяца.
– Так на хер тебе перемены, если хоть так, хоть этак, через два года УДО
[72]
светит? А мне, чего ни меняй, двенадцать зим топтаться! Все, вяжем базар!
Резко вскочив, Вольф вышел на улицу. Там прохаживались, сидели на корточках, курили, собравшись в кружок, обитатели восемнадцатой зоны.
– Слышь, кореш, дай закурить. – Откуда-то сбоку приблизился сутулый мужик с грубым, будто вылепленным из папье-маше лицом, на котором застыла гримаса вечного недовольства.
– Не курю.
– Да? А раньше вроде курил…
– А мы чего, встречались раньше-то? – враждебно спросил Волк, взглядом фотографируя собеседника. Колючие глаза, раздвоенный нос, пересохшие губы. В памяти не всплывало ничего, связанного с этим типом.
– Да вроде… Ты откуда?
– А хуля ты опер?! Давай, дергай отсюда! Быстро!
Недовольно бормоча, человек отошел. По виду он был похож на обычного блатного – вора или грабителя. Да и все остальные мало походили на мучеников совести – обыкновенные зэки, с обычными для арестантов разговорами – о жратве, передачах, свиданиях, бабах. Никто не строил планов вооруженного восстания, не разрабатывал стратегии переустройства государства, не писал молоком на волю тайных писем единомышленникам. А если ссорились, то не на почве идейных разногласий, а из-за обычной бытовой чепухи.
Иногда Вольфу казалось, что здесь вообще нет политиков. Васьков, например, бросил чернильницей в инструктора райкома партии, который трахнул его жену. Отсидев пятнадцать суток, он не успокоился и вновь пошел разбираться с обидчиком, разбил витраж в вестибюле и опрокинул бюст Ленина, у которого при этом откололся гипсовый нос. Оскорбленного мужа арестовали за хулиганство, и, вместо того чтобы каяться и дожидаться приговора, скорей всего условного, Васьков вытатуировал на лбу: «Раб КПСС». Теперь он получил политическую статью и восемь лет, а надпись тюремные врачи вырезали без наркоза. Края раны грубо зашили, кожа натянулась, отчего глаза неестественно раскрылись и не закрывались даже во время сна, поэтому на ночь Васьков прикрывал лицо тряпицей. Надо сказать, что лояльности к власти у него не добавилось.
Настоящим антисоветским реликтом был Андрей Головко, который в молодости служил полицаем. Высокий угрюмый мужик, крепкий, несмотря на то, что перешагнул за шестьдесят, с безжалостными глазами, в которых отражалась кровь и огни пожаров. Сразу после войны по недолгому закону жестокой справедливости его бы вздернули на виселицу, потом, в годы, когда не остыла память о зверствах фашистских прихвостней, скорей всего, расстреляли… Но он забился в глухую деревню и просуществовал до семидесятых, пока случайно не был опознан бывшим односельчанином. К тому времени нравы смягчились, да и свидетелей не осталось, поэтому смертной казни удалось избежать. Сидел Головко уже лет пятнадцать. Угрюмый, молчаливый, он ненавидел всех вокруг. И выглядел и вел он себя, как обыкновенный бандит.
– О чем задумался? – незаметно подошел Шнитман. – Этот мужик вчера про тебя расспрашивал. Кто, да что, да откуда…
– Какой мужик?
– Да этот, который сейчас к тебе подходил. Не знаешь его?
Волк пожал плечами:
– А он-то кто такой?
Яков Семенович подмигнул:
– У него почти та же история, что у тебя. По карманам шарил, а когда арестовали, нашли несколько иностранных паспортов и валюту. Вот и загремел под фанфары…
У Вольфа в мозгу будто молния сверкнула. Хмурый! Несколько раз он покупал у него паспорта иностранцев, необходимые службе нелегальной разведки. На последней покупке Хмурый с дружком-культуристом попытались его ограбить, выбраться из передряги удалось с трудом, пришлось сломать культуристу шею… Вот она – та случайность, которую не предусмотришь!
– А… Вспомнил я эту крысу! – презрительно процедил Волк. – Своих грабит, паскуда!
