Александр Иванович помолчал.
– Хорошо, я доложу Вострецову. Не волнуйся.
На этом разговор закончился. Владимир опустил голову. Вострецов не поедет в Тиходонск охранять их семью. И сотрудников не пошлет. В лучшем случае направит телеграмму в местное Управление: «Прошу обеспечить безопасность Генриха Вольфа и Владимира Волкова от возможных преступных посягательств…» А чекисты переправят бумагу в милицию. А там выяснится, что Волков сам милиционер и способен полностью обеспечить безопасность отца и себя. Круг замкнется, и никто ничего не сделает. Только разойдется новая волна самых нелепых и диких слухов. Оставалось надеяться только на себя.
* * *
В разгар зимы к Владимиру неожиданно заявился Витька Розенблит – товарищ детских лет и сосед по гулкой загаженной коммуналке. Они несколько раз встречались в городе и говорили, что «надо бы пересечься», но, как часто бывает, на уровне разговоров все и оставалось.
Витька был все такой же толстый из-за неправильного обмена веществ, но за эти годы он успел окончить машиностроительный институт и сменил уже несколько конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов. Держался он солидно, осанисто, носил всегда костюм с галстуком, папку из кожзаменителя и был похож на ответственного работника.
– Не мое все это, не мое, – жаловался он, босиком обходя квартиру и с интересом заглядывая во все углы. – Мне нужен масштаб, интерес…
Владимир молчал. Витька всегда был троечником и не любил работать.
– И матери тут скучно…
– Как у вас дома дела? – из вежливости спросил Волков. – Помню, Фаина Григорьевна с Караваевой насмерть ругалась…
– Да она повесилась, Надька-то, – буднично сказал Розенблит. – Напилась до чертиков и вздернулась. На поясе от халата, прямо в ванной. Мы ее комнату за собой закрепили. Да и вашу бывшую – тоже.
– Ничего себе! – удивился Владимир. – Твоя мамаша всегда мечтала в просторе жить, небось сейчас рада-радешенька! Три большие комнаты, огромные коридоры, кухня метров двадцать, да еще в центре…
– Что толку… Там сто лет ремонта не делали. И сейчас куда ни пишем – бесполезно. Сами ремонтируйте, – отвечают. А там потолки под четыре метра… – кисло сказал Розенблит.
– Так давай я тебе помогу, – оживился Владимир. – И сам, и бесплатной рабочей силой обеспечу, и материалы подсоблю. А вы меня в одну комнату пустите, по старой памяти. Вам зачем такая площадь? Витька махнул рукой:
– Нет. Мы уезжать собираемся.
–Куда?
– В Израиль, куда ж еще… Сейчас вроде разрешать стали. Ты ведь в органах, как там насчет этого?
– Не знаю. Могу поспрашивать.
– Узнай все. Что и как.
Владимир усмехнулся:
– Только в Израиле тоже квартиру надо будет ремонтировать.
– Не… Там новые дают.
– Но через пять лет, через восемь, она уже новой не будет. Придется ремонт делать.
– А… Это еще когда будет… А ты не собираешься отчаливать?
– Куда?
– На историческую родину. В Германию.
– Чего мне там делать?
– Чего, чего… Нормальная страна, красивые города, ровные дороги, полные прилавки. Вот чего!
– А ты сможешь жить в нормальной стране? Ты ведь к ненормальностям привык.
– Ничего, научусь!
– Вряд ли. Страна не вокруг нас. Она внутри, вот здесь… – Владимир постучал себя по груди. – А если ты здесь не привык ремонт делать, то и там засрешь квартиру и будешь жить в привычном сраче.
Он подумал, что Фаина Григорьевна и в Израиле наверняка будет ходить в рваных домашних тапочках, как ходит в них всю жизнь. Но вслух этого не сказал.
– Не собираешься, значит? Зря…
Розенблит подошел к окну.
– Знаешь анекдот?
– Знаю.
– А правда, что у тебя на шишке птичка выколота?
– На какой шишке?
– Ну на болте!
– Что за ерунду ты несешь!
– Так все говорят.
– Кто «все»? Кто может знать такие вещи? Ты бы хоть подумал!
Розенблит усмехнулся:
– Это тебе надо думать. А то ты искал, искал – и нашел…
– Что нашел? – удивился Волков.
– Да не что, а Нинку эту, – пояснил Витька. – Нет, ну ты даешь! То сидишь один, как бирюк, то как найдешь – так первую блядь на весь район!
– Разве? – Владимир даже не обиделся на его слова. – А хоть и так – ну и что?
– Да ничего, конечно, – кому что нравится. Вон, песенку знаешь у Высоцкого
– прям про нее: как Нинка соглашается, а ему очень хочется? Тем более все при ней, баба видная и долбится хорошо. Только про это тебе всякий мужик на Богатяновке расскажет. И она всякому расскажет, какой ты. Да уже и растрезвонила, паскуда…
Владимир почувствовал, как сердце у него заколотилось быстрее. Вот это действительно было лишнее. Ему совершенно безразличны были Нинкины моральные принципы, но вот ее болтливость… Действительно, когда он заходит в гастроном, продавщицы рассматривают его со всех сторон, шушукаются и хихикают. Да…
– Она к этому делу попросту подходит, – продолжал объяснять Розенблит. – По ментам специалистка, и знаешь, почему? Потому, говорит, что им спиваться не положено по службе, и у них по мужской части от этого порядок! К тому же .их, ну то есть вас, проверяют постоянно.
– Резонно, – Владимир невольно улыбнулся.
– Ну, ее уже все менты и перепробовали. Или она всех – черт ее разберет. Факт тот, что про твои наколки уже весь Тиходонск знает – нравится тебе такой поворот?
– Да ладно, Витя, – сказал Волков. – Их ведь и так видно. Если рубаха расстегнута, если короткий рукав… Я, правда, даже летом шведок не ношу да под горло застегиваюсь. Но шила в мешке не утаишь. И на тренировках раздеваюсь, и на пляже, и на медосмотре. Так что про мои картинки многие знают. А на болте у меня ничего нет, это брехня.
Розенблит подошел поближе и прищурился, превратившись из ответственного работника в мальчишку из коммуналки.
– А это правда, что ты – бывший вор в законе, потом тебя в КГБ завербовали, потом сюда направили со спецзаданием?
– Из Москвы в Тиходонск – со спецзаданием? – удивился Волков.
– А что? Всякое может быть, мало ли. У нас тут только кажется, что тишь да гладь, а место на самом деле крутое – уже сейчас, а потом и еще покруче будет, вот помяни мое слово. Здесь все дороги на Кавказ пересекаются и с Кавказа на Москву – тоже… А Тиходонск – ворота Кавказа. Сюда уже сейчас такие бабки закачиваются…
– Да ты стратег, Витюля! Только никакого задания у меня нет. А все это сплетни… Хрен им цена. Просто так жизнь повернулась. Не бойся меня и ни в чем не подозревай. Я такой же, как был.
