«Объяснитесь, пожалуйста».
«Если вы позволите, мы испробуем особое средство. Практически безотказное».
Люнеманн не сразу понял, о чём он. А поняв, почувствовал себя инженером прошлого века, стоящим перед анкайским компьютером. О каких «безотказных средствах» может идти речь, если даже на Порту не была восстановлена рритская фармацевтика? Они сами не торопились: раса подвержена крайне малому числу болезней, старение происходит рывком и под конец жизни, а жёсткий естественный отбор — неотъемлемая часть культурного самосознания. На Кадаре же, по всем сведениям — полная дикость…
Потом пришла абсурдная мысль: семитерране модифицировали под ррит биопластик.
Альтернативы не виделось никакой, даже ещё более фантастической.
«Есть другие ресурсы…» — с усмешкой, уклончиво заметил Ценкович.
…И неожиданным наитием Рихард понимает, о чём говорил семитерранин!
Сейчас.
Здесь.
Вспоминая доклады разведчиков Терадзавы.
Райский Сад, который не спецслужба, не школа, не научное учреждение. «Расторгните все договоры с Уралом, которые вы имели глупость заключить!», «Вы даже не сможете пожалеть об этом, потому что просто ничего не поймёте!» О, святой человек, почтенный сенсей и любезный местер, если бы ты знал, чему послужит твоя невероятная эксклюзивная информация…
«Пока удовлетворительной теории, объясняющей подобные возможности «пост-людей», не существует, но работы активно ведутся. Промежуточные результаты исследований более чем обнадёживают. Найдены комплексы генов, создающие предрасположенность к различным формам сверхполноценности. Особенно интересным и перспективным в плане исследований является факт, что представители некоторых инопланетных рас, например, анкайи, с первого взгляда отличают сверхполноценника от обычного Homo…»
Уральцы рискуют. Любопытство свойственно анкайи в той же мере, что и прочим разумным расам. Стоит прозвучать единственному вопросу, и последствия предугадать невозможно.
Но это Люнеманна не волнует. Это — не его забота.
Райская птица.
Корректор.
Здесь, на Анкай, находится один… одно из этих существ. Триумвиры предлагают его помощь. Значит, если есть самомалейшая вероятность, что Л’тхарна выживет, эта вероятность реализуется.
Пусть семитерране будут кем угодно — исчадиями ада, воплощённым злом, диктаторами, рвущимися к власти — это неважно.
Сверкающий кортеж Урала, череда «Зорь» и «Искр», похожая издалека на сорочьи бусы тинейджера, мчится над дворцами Анкай.
— В вульгарном понимании дальнейшая генная эволюция должна выразиться в атрофии ногтей и пальцев на ногах. При этом не принимается во внимание, что последним эволюционным шагом человека было обретение разума. И следующий шаг должен произойти на том же уровне — на том же или на высшем! Михалыч, ты меня слушаешь?
— Ох и мудер ты, Наумыч, ох и мудер… — бурчит Михалыч, — а в прошлом месяце вы с вашим гнездом опять за бюджет вылезли. Между прочим.
— Окстись, Михалыч, на что жалеешь! На детей жалеешь. Дети наше будущее.
— Пупок не треснет у нашего будущего?
— Ваня, — сурово командует Элия, — на обороноспособность государства — быстро, много — дал!
Батя аж задыхается от возмущения.
— Все вы у меня на горбу ездите! — для наглядности он поворочается и стучит себя кулаком по воображаемому горбу, — интеллигенты…
— Инородцы! — замогильным голосом подсказывает Ценкович и ухмыляется гнусно.
— Дети, дети… — продолжает Кхин, — мы в их возрасте…
— …думали, где денег взять. А они на стражу Родины готовятся.
— То-то я всю жизнь только об одном думаю — где денег взять!
— Зато я всегда знаю, где их взять.
— Где?
— У тебя! — отвечает Ценкович и смеётся, когда на него в шутку замахиваются кулаком. — Ваня, ты в прошлом месяце контрольный пакет «Platinum Motors» купил. И теперь говоришь мне, что денег нет.
— Вот поэтому и нет, что купил. От него польза. А от вас польза — где?
— Ваня, какая тебе нужна польза? В исторической перспективе?
— В масштабах пятилетки!
Некоторое время Ценкович выговаривает только «ых!» и «ух!», а потом заявляет:
— Ваня! Я таки старый еврей. Но ты своей большевистской прямотой даже меня ставишь в тупик.
Батя густо хохочет.
— Хороший ты мужик, Элька, — говорит он. — Только вредный очень. Тебе за вредность надо молоко бесплатно давать.
Местра Надеждина, улыбаясь, смотрит в окно. Они спорят и ругаются не всерьёз, защита её и опора, они на свой лад пытаются её развлечь. Ни слова о Порте и Начальнике Порта. Вопрос обговорён и закрыт, осталось исполнить задуманное.
Она очень устала за последнее время. Ваня сам вычерпан почти до дна, а на чём держится Элик, неясно даже ему самому. Как же не вовремя Димочка потерял равновесие… Нина и Женя не могут сравниться с ним, а Свете только семнадцать, и для таких дел она всё-таки слишком юна. Её без того успели уже загонять… ничего. Ничего. Всё пройдёт, всё скоро закончится, и они поедут на Терру-без-номера, а там хорошо и спокойно. Другие дела: лечебница, дети-мурята, верящие в Волшебную Бабушку… но когда видишь их лица, исчезают сами понятия «усталость» и «тяжесть». Совсем не то, что политика. Здесь — надо, должна. Там — не можешь не сделать.
Кортеж останавливается.
Двери машин взлетают бесшумно, как крылья.
Начальник Порта приветствует гостей с верха лестницы. Он ждёт. Уже давно, и ожидание это не рассеянно-равнодушное — острое, сосредоточенное, мучительное. Люнеманн немолод, не мог он вдруг свято поверить посулам Ценковича, позволить себе надежду невесть на что… Догадывается? Знает?
Успокаивающий взгляд Элии: всё правильно, всё под контролем.
Местра Надеждина поднимает лицо.
У Рихарда намётанный глаз, и человека в биопластиковом костюме он выделяет сразу. Пластик — на всех троих прибывших.
Двое из них ему знакомы. Это местер Кхин и местер Ценкович, триумвиры Седьмой Терры. Третья — женщина. Её он тоже видел прежде, на фото среди прочих данных по Райскому Саду, но самая реалистичная голограмма не может передать этого ощущения. Его даже словами не передать, потому что в лексиконе корсарского короля нет таких слов: они — по ведомству детей, поэтов и фантазёров.
Гостья выглядит моложе своих лет, но старше, чем могла бы с помощью пластика и косметолога; не излёт полуденной зрелости, тихое начало вечера. По всей видимости, ровесница Рихарда. Не чурается своей седины, даже морщины заметны, только руки — белые, крепкие, молодые.
Пустые слова. Как описание музыки.
