– И что же? Хочешь счастья для всех и не испачкаться?
– Хочу умереть, – не слыша его, проговорила женщина. – Никогда не думала, что смерть может быть счастьем. А вот в последний год все больше в этом убеждаюсь. Я устала жить. Я устала управлять и распоряжаться чужими жизнями. Вот эта Жанна… Она ж подругой мне была когда-то.
– Была когда-то, – отрезал хозяин. – Поздно умирать. До связи.
И прежде чем Юля успела что-то сказать, отключился.
Видимо, прав Мамед, этой страной правят либо тряпки, либо кровавые ублюдки. Первые слишком трепетно относятся к человеку и наплевательски к стране, вторые обращаются со страной, как с любимой собакой перед выставкой, зато на людей смотрят, в лучшем случае, как на собачьих блох. Гармонии нет. Все несбалансированно, криво. И он, последний правитель земли русской, не исключение.
В голове зазвучал голос давно забытого барда:
Один солдат на свете жил,
Красивый и отважный,
Но он игрушкой детской был,
Ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
Чтоб был счастливым каждый,
А сам на ниточке висел,
Ведь был солдат бумажный.
Он был бы рад в огонь и в дым,
За вас погибнуть дважды,
Но потешались вы над ним,
Ведь был солдат бумажный.
Не доверяли вы ему
Своих секретов важных,
А почему, а потому,
Что был солдат бумажный.
И он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал,
И всё просил огня, огня,
Забыв, что он бумажный.
В огонь, ну что ж, иди – идёшь,
И он шагнул однажды,
И там сгорел он ни за грош,
Ведь был солдат бумажный.
[5]
«Да, Юлия Владимировна, гарант конституции, сумасшедшая ты баба! Не про тебя эта песенка, – подумалось ему. – Не про тебя, а про меня. Это я переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, но оказался висящим на ниточке. Кукол дергают за нитки… А как возьмет кукла, да и спутает эти ниточки».
Эта мысль посетила хозяина второй раз в жизни. Первый раз она явилась много лет назад, когда убил жаждущего его смерти Мишку Трофимова и объявил анархию в стране. Теперь мысль эта возникла снова, и хозяин обрадовался ей.
Теперь, когда анархия победила как строй и с треском провалилась как идея. Так же в свое время было с коммунизмом. А потом, когда поняли, что идея провалилась, что не дорос народ до нее, тогда и строй завалили, как карточный домик. Сейчас все похоже. Осознание того, что идея провалилась, есть, осталось порушить строй.
И на обломках напишут чьи-то имена. Ух и будет же кому-то похохотать.
28
От зелени внизу Юджи мутило. Сперва всматривание в зеленые леса и поля, серые ленты разбитого асфальта и давно зачищенные поселения казалось скучным, потом нудным и монотонным, потом стало раздражать. Теперь же разглядывать местную дикость стало уже просто невыносимо.
Юджи невыносимо захотелось домой. Нет, не сюда на базу, даже не в родную часть на другой стороне земного шара. Совсем домой, в родную Калифорнию. К маме и отцу.
Он ушел из дома в армию по зову сердца. Романтики захотелось. Кто ж знал, что романтики там ни на грош? Потом точно так же в поисках романтики поперся в эту дикую глубинку. Русские, водка, медведи, матрешки – романтика. И опять же фиг с маслом. Нету тут ни водки, ни матрешек. Даже медведей нет. А русских живых видел всего два раза. Но первый раз там тоже без романтики обошлось. Там допрос был. А второй раз… Он шел с Гарри по коридору мимо кабинета Макбаррена. Им навстречу двигался мужик в пиджаке. Позади него молча шел какой-то азиат. Двое прошли мимо и без стука вошли в кабинет генерала. А Гарри вдруг сказал: «Видел? Это последний русский царь».
Пошутил он тогда или нет – сказать трудно. Юджи сразу не сообразил. А потом переспрашивать было уже как-то неловко.
Замелькал зелеными кронами лес. В глазах рябило. Юджи сощурился.
Он посмотрел на Гарри, который сейчас управлял вертолетом. Вот Гарри знал, что романтики здесь не будет. Гарри вообще много всего знал. Уж неизвестно откуда, вроде не такой старый, хоть и постарше Юджи.
Гарри пришел сюда за деньгами. За заокеанную службу платят несоизмеримо больше, а у Гарри на родине жена, двое маленьких детей, мать в доме для престарелых, и неоплаченный кредит за новый дом.
Юджи почесал нос. Хотелось чихнуть. То ли простудился, то ли аллергия разыгралась. На что? Да вот на эту занудную тошнотворную зелень, в которую всматривается битый час.
Лес внизу кончился. А через поле быстро передвигались четыре фигурки.
– Стой, – крикнул Юджин. – Вон, внизу. Как и предупреждали: четверо в гражданском.
Гарри оскалился. Новость его порадовала, видимо, ему тоже надоело кружить как заведенному. Тем не менее, когда заговорил, голос его был полон яду:
– Какое «стой»? Не на велосипеде же. Сейчас я ниже возьму, а ты давай бей на поражение.
– Там же бабы, – растерялся Юджин.
– Бабы тоже враги, – рассудительно заметил Гарри. – Думаешь, если она в юбке, то относится к нам по-другому? Ничего подобного. Кроме того, был приказ, а приказы не обсуждают.
29
Анри и Жанна шли теперь плечом к плечу. Беспредельщик – шило у него, что ли, в заднице? – усвистал вперед, а Эл держится возле него, как пришитая. Француз же попросту устал торопиться. Президент не убежит. Он хоть и бывший, но в отличие от Славы не бегает.
Жанна топала рядом, так как взяла на себя обязанность замыкать шествие. Но против некоторой дистанции между ними и Вячеславом с проституткой ничего не имела. Она шла и украдкой смотрела на экс-сутенера. Француз странным образом изменился. Рожа лощеного хлыща, которая казалась ей наглой, была милой и обаятельной. Да и сам хлыщ был теперь не хлыщ, а какой-то свой, домашний, уютный мужчина. Мужчина, рядом с которым можно вспомнить, что она женщина. Ах, какое это чувство. А казалось, что оно давно и навсегда забыто.
Жанна всматривалась в милое лицо с испанской бородкой. Интересно, как мог человек настолько резко измениться за ночь? Или это просто изменилось ее к нему отношение? Вот так вот и бывает. Мы узнаем людей с новых сторон, они оказываются другими, нежели нам казалось. А мы пожимаем плечами и говорим: «Он изменился». Нет, не он изменился, а наше отношение изменилось. Просто врожденный человеческий эгоцентризм не позволяет себе в этом признаться.
– Что ты так смотришь?
Милое лицо улыбалось. Господи, он еще не разучился улыбаться. А она еще умеет этому умиляться. Они еще не забыли, как можно любить. Не просто перепихнуться в придорожных кустах, не прокувыркаться, как ваньки-встаньки, кукляшки-неваляшки, всю ночь, а искренне любить. Питать теплые чувства, верить, уважать, ценить, чувствовать. Значит, мир еще не умер, значит, еще не совсем свихнулся, если они сумели вспомнить это чувство. Ведь не одни же они такие исключительные. Наверняка есть и другие, которые любят вопреки, а ненавидят потому что.
