— И что?
— И ничего. Обойдется. В пять часов мы с тобой в турагентстве выкупаем путевки. Я предупредила, ночью, в час сорок, чартер на Хургаду.
— А когда ж мы будем собираться?
— Собираться? А что нам собирать? Летних вещей ни у тебя, ни у меня нет, все купим там. Так что полетим налегке. Я смотрю, ты не рада? Зоя? — Рита подошла к подруге и встряхнула за плечи. — Или это знакомство с красавчиком Карелиным так на тебя подействовало? Может, ты уже и ехать не хочешь?
— Да ну тебя. — Зоя отвела требовательные руки и странно покраснела.
— Ну-ка, ну-ка… — Подруга приподняла ее подбородок. — А что это мы так смутились? Зойка, не дай бог… Только не влюбись, заклинаю!
— Почему? — грустно хмыкнула Зоя. — Ты же сама говорила, это — лучшее лекарство.
— Говорила и говорю. Но не сейчас. Ни ты, ни я к этому пока не готовы. Панцирь еще очень тонкий, не нарос. Не приведи Господь, кто-нибудь колупнуть вздумает. Кровищей изойдем.
— Да нет, Ритуль, не беспокойся. Мне Карелин действительно понравился. Да. Но как друг. А как о мужчине я о нем и не думаю.
Маргарита вздохнула, внимательно поглядев на подругу, прикусила губу, протянула стопочку с разбавленными холодным кипятком каплями.
— Зойчик, у нас с тобой все еще будет. Правда-правда! И любовь, и любимые, и счастье такое, что мы в нем купаться станем. Только чуть погодя.
— Разве это можно рассчитать? — пожала плечами Зоя. — А если ты в Египте в кого-нибудь влюбишься?
— Нет. Флирт — на всю катушку. Но не больше. А больше и не получится. Пусто тут все, — она прижала руку к сердцу, — вытоптано, выжжено, как степь, по которой сначала стадо буйволов прошлось, а потом еще и пожар случился. И этой весной тут ни травы, ни цветов не будет. Надо следующей весны дожидаться, чтоб земля отдохнула, чтоб новые семена проросли.
— А прорастут? — Зоя спросила это так грустно и так обреченно, что у Маргариты перехватило горло.
— Обязательно, — сдавленно кивнула она.
— А я уже в этом сомневаюсь. Знаешь, когда мы с Карелиным у дома в машине сидели, и я ему все рассказывала, он так слушал, так сопереживал, что мне на миг показалось, будто это такой родной, такой мой человек… А потом он за руку меня взял, пальцы целует. А мне вдруг так все равно стало… Так безразлично. Сама себе думаю, что мне такое минуту назад почудилось? Какой родной? Какой мой? Чужой, посторонний, лишний… Так к тебе захотелось, до слез просто!
— Знаешь, с таким отношением к мужикам нас скоро в лесбиянки запишут! — рассмеялась Рита. — Лева, кстати, уже намекал. Как думаешь, может, попробовать? Как там у Шекспира? Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть?
— Ну да, — Зоя тоже улыбнулась. — Напраслина страшнее обличенья. Только поздновато нам, не думаешь?
— Сменить ориентацию никогда не поздно, — убежденно проговорила Рита. — Вот сейчас поспим, дело закончим, в Египет съездим, напоследок мужикам головы подурим, потом в кого-нибудь влюбимся, замуж выйдем, поживем в свое удовольствие, а лет в восемьдесят, когда к мужчинам интерес пропадет, и переквалифицируемся. Согласна? Как план?
— План хорош! Давай начинать исполнение. Пункт первый — поспать. Капли-то когда начнут действовать?
— На меня — уже. — Рита сладко зевнула.
— Ой, и на меня тоже! — Зоя удивленно моргнула. — Глаза закрываются.
— Все, баиньки, — снова зевнула Рита.
Женщины разбрелись по кроватям. И ту и другую сладкий тягучий сон сморил быстрее, чем они сумели это осознать.
В незашторенные окна рвалось майское солнце, сквозь открытые форточки горлопанили ранние птицы, легкий ветерок загонял в квартиру горьковатую свежесть распускающихся почек и влажный запах холодной воды с близкого голубого озера.
* * *
Этот запах щекотал ноздри, не давая нормально вдохнуть, забивался в уши и сквозь них проникал в самый мозг. Попытка закрыться локтем от острой, омерзительной вони ничего не дала. В ноздри ударило еще резче и сильнее. Отвратительный дух заполз в рот, настырно полез дальше через горло в самую глубь организма и отозвался там мучительным, выворачивающим наизнанку душу спазмом.
Рыбаков завозился, пытаясь справиться с неожиданной немочью, больно стукнулся головой обо что-то жесткое и холодное, открыл глаза. Прямо перед носом липко растеклась небольшая лужица, которую развезла в стороны его собственная рука. Вокруг лужицы в тонких столбиках солнечного света роились крупные пылинки, чуть левее нещадно бликовал серебряный конфетный фантик, посылая острые искры прямо в глаза Рыбакову, чуть поодаль, у закрытой шахты лифта, валялась какая-то толстая веревка, в которой мужчина, приглядевшись, угадал собственное шелковое кашне.
«Где я? — перепугался Рыбаков. — Почему не дома? Что я тут делаю?» Он попытался привстать, оперся ладонью о грязный пол, угодив в ту же самую подвявшую лужицу кошачьей мочи, рука предательски скользнула, словно под ней был не утоптанный бетон, а подтаявший лед, и снова мужчина тяжело плюхнулся на прежнее место. Закрыл глаза, в надежде, что все увиденное — ночной кошмар, но резкая вонь снова заполонила легкие, вырываясь наружу болезненной волной тошноты, и это лучше всего остального доказывало, что ничего ему не привиделось, и это — самая настоящая явь.
Рыбаков резко сел, в голове заплясали болезненные горячие молнии, уши заложило от внезапного сильного шума. Внутренности снова стремительно поехали вверх, к горлу, мужчину скрючило в мучительном спазме и вывернуло наизнанку.
— Господи, Владимир Георгиевич, это вы? — услышал он сквозь дурную черноту знакомый голос соседки. — Что с вами? Вам плохо? Давайте-ка я вам помогу! Врача, врача надо вызвать! Что ж вы тут, на лестнице…
Старушка из соседней квартиры с лысым пуделем на поводке склонилась над распростершимся телом. Кобелек, тонко порыкивая, обнюхал кошачьи следы, подошел к Рыбакову, уткнулся розовым носом в его перепачканную куртку, видимо надеясь именно там отыскать спрятавшегося кота. И грозно зарычал.
— Уйди, Тоша, не видишь, плохо человеку! Давайте, вставайте, миленький. Что ж тут лежать-то? — суетилась старушка, опасливо обходя и кошачью мочу, и горячее еще рыбаковское извержение, пытаясь отыскать на изгвазданной куртке соседа место почище, чтоб ухватиться за него без последствий. — Дома-то есть кто? — Она нажала кнопку звонка. — Молодуха-то ваша где? Что ж не следит за мужем?
Упоминание о Лене прошило сознание Рыбакова еще одной горячей молнией, и он все вспомнил. Сразу. Моментально. Покачиваясь, встал, отыскал в кармане ключи, попытался вставить в замочную скважину. Руки тряслись, металл клацал о металл, не находя заветной дырки.
— Давайте я, — предложила старушка, вытягивая ключи из липких мужских пальцев.
Дверь открылась, Рыбаков ввалился в прихожую и, не сказав добросердечной соседке ни «спасибо», ни «до свидания», захлопнул перед ее носом дверь. Прошел в ванную, зло стянул с себя грязную вонючую одежду, запихнул в барабан стиральной машины и встал под душ.
