— И чего вы так сюда рвались? — недоуменно пнул камешек вертолетчик. — Таких каменных пустошей и в других местах навалом…
Тогда же, вернувшись в Мопти, друзья условились, что в ближайшее время постараются не говорить о произошедшем. Пусть улягутся эмоции. Пусть зарубцуются раны. Потом… У них еще будет время. Ведь они — живы.
— Макс, — почесал забинтованный лоб Моду, — а я ведь не один к тебе прилечу, со всей семьей! Примешь?
— Что, и Амаду привезешь? — изумился Барт. — Ему же и полугода еще нет!
— Всей семьей, — подтвердил малиец. — И с Амаду. Пусть привыкает к дальним странствиям. Должен же кто-то разгадать догонскую загадку! Почему не мой сын? Следующего, как и обещал, назову Максом. А вот ты своего назовешь Моду?
— Это надо будет у Ольги спросить, — расхохотался Барт.
Самолет все не выпускали. Моду пошел справиться у знакомых, когда вылет, а Макс, откинувшись на жестком стуле, уставился в маленький черно-белый телевизор, являющийся центром притяжения всех шатающихся без дела пассажиров.
Новости Си-Эн-Эн исправно ловились и здесь. Макс прислушался. Хоть узнать, что еще в мире происходит, а то они, как дикари с необитаемого острова…
Показали обломки какого-то самолета, диктор протараторил о какой-то катастрофе. И вдруг Барта хлестнуло по ушам: «Мурманск».
«Ненайденными остаются еще несколько тел и среди них — известная русская журналистка Ольга Славина». На экране появилось фото. Смеющаяся светловолосая девушка протягивала кому-то микрофон.
Оля.
* * *
Они жили долго и счастливо и умерли в один день. Это про них с Максом. Это они умерли в один день. Он — в своей Африке, она — на другом конце света — в Мурманске.
В один день. Только жили они недолго.
Это — нечестно! Нечестно! Нечестно!
Слезы снова потекли из глаз, обжигая виски, затекая за уши. Они теперь все время текли, слезы. Почти не останавливаясь.
— Ну-ну, деточка, — услышала Ольга добрый жалеющий голос, — не плачь. Сейчас мы тебе укольчик…
— Снова плачет? — спросил какой-то мужчина.
— Плачет, — согласилась женщина.
— Молчит?
— Молчит. Видно, что не спит, но глаз не открывает.
— Деточка, — присел кто-то к ней на кровать, — открой глаза. Ты же меня слышишь! Давай поговорим!
Зачем? Зачем открывать глаза, говорить, жить? Зачем уколы, уговоры, разговоры?
Она умерла. Неужели они это не понимают?
- Не делайте ей больше успокоительного, — приказал мужчина. — Попробуем другой способ.
* * *
— Маша, это Барт. — Голос в трубке был незнакомым и мертвым. — Я в Париже, завтра прилечу в Мурманск. Я все знаю.
— Максим, — Маша всхлипнула, — конечно, я встречу… Знаешь, может быть Оля… ты пока… — она заставила себя замолчать. — Жду.
Нет, пока не будет полной ясности, она не имеет права давать ему даже смутную надежду! Кто ее знает, эту экзальтированную кассиршу с вокзала! Прибежала сегодня чуть свет в редакцию, стала тыкать какой-то бумажкой, уверяя, что это автограф Оли. Будто Славина вовсе не улетела тем рейсом, а приехала на вокзал, и она, кассирша, продала ей билет без всякого паспорта…
— А почему вы раньше не пришли, — обомлела Маша, — ведь неделя прошла?
— Ездили с мужем на рыбалку, а там ни радио, ни телевизора, вчера вечером вернулись…
Но если Лелька уехала на поезде, она давным-давно должна была приехать в Питер. И отзвониться. Тем более, видя все это по телевизору… Нет, что-то тут не то.
Маша снова взяла в руки бумажку, оставленную кассиршей. Почерк Лелькин, без сомнения. И дата… Тот самый день… И откуда этой кассирше знать, что у Лельки в самом деле нет паспорта?
— Черт! Черт! — Маша сжала ладонями пылающие щеки. — Черт! А вдруг! — Она быстро набрала знакомый номер начальника вокзала. — Иван Николаевич, это Мария Логинова, здравствуйте…
* * *
Ольга слышала, как в палату заходила медсестра, чем-то тихонько звенела, потом погасила свет и вышла, прикрыв дверь. Славина весь день дожидалась этой минуты. Сейчас больница уснет, и можно будет сделать то, что задумала.
— Макс, — шепнула она, — подожди меня, я очень скоро!
Она сто раз читала об этом и видела в фильмах. Пузырек воздуха в капельницу, и все! Ни боли, ни мук. Главное — не промахнуться и попасть в вену. Она никогда не делала этого прежде, но наркоманы ведь справляются? Не зря же ее объявили наркоманкой на весь белый свет!
Девушка осторожно встала. Голова, отвыкшая от вертикальности, тут же закружилась. Она присела на кровать, пережидая дурноту, снова поднялась.
Одноразовый шприц в упаковке… Так… Надо набрать в него воздуха. Вот. А теперь — иголочкой прямо в прозрачный шланг капельницы… Хорошо, что двери стеклянные, и в палате почти светло, а то бы было намного труднее…
Интересно, как быстро воздух доберется до сердца? Хорошо бы, поскорей…
Славина прилегла, устроилась поудобнее, разогнула левую руку. Правой перехватила иголку, мизинцем нащупала вену.
Так, теперь надо посжимать кулак, чтобы вена набухла. Раз-два, раз-два!
Иголка скользнула куда-то в сторону, откровенно промазав.
Ничего, — Ольга прикусила губу, — попробуем еще раз. До утра времени много, хоть с сотого раза, но получится!
Подмяла под затылок подушку, чтоб было удобнее, примерилась еще раз.
— Да не можем мы ждать до утра, — поймите! — послышался прямо под дверью приглушенный женский голос. — Нам же главврач разрешил!
Какая-то возня в коридоре, тени чьих-то фигур на светлом матовом прямоугольнике…
Не отвлекайся, — сказала себе Славина. — Давай! — Прижала мизинцем набрякшую вену, точнехонько, придерживая иглу большим и указательным пальцем, ввела ее внутрь. — Получилось?
Свет резанул по глазам одновременно с запоздавшей болью от прокола.
— Лелька! — кинулась к ней Маша. — Родная!
Отлетела, радостно звякнув о стену, хлипкая капельница, прозрачный шланг с блеснувшей на конце иглой описал веселую дугу под самым Машкиным носом.
Еще не понимая, откуда тут Маша, еще досадуя на то, что ей помешали, Ольга подняла глаза.
— Оленок…
У открытой двери, прислонившись к косяку, словно недоставало сил сделать ни шага, стоял Макс. Черные ввалившиеся глаза, перебинтованный лоб…
— Ну, чего застыл, — подтолкнул его отец Павел, появляясь во всю ширь дверного проема, — сквозняк из коридора запустишь!
