— И что, никак не починить? — Ольга спросила это тихо, едва слышно, осознав вдруг, что вся ее поездка, и гонка, и авария, и вообще все — псу под хвост!
— Мужики говорят, эту штуку, которая пострадала, менять надо. А где ж тут запчасти возьмешь? Да ты не печалься! — Хозяин увидел, что Ольга отчаянно пытается подавить слезы. — Отбуксируем тебя в город, а там уж разберутся. Может, и серьезного ничего нет, просто наши боятся. А захочешь, прямо до Питера дотянут. Ты же оттуда? Я по номерам понял…
— Мне не надо в Питер, батюшка, — девушка откровенно шмыгнула носом. — Я в Мурманск торопилась. Там…
— В Мурманск? — Отец Павел внимательно и долго поглядел на гостью. — По делу или в гости?
— По делу, — вздохнула Ольга. — И времени у меня теперь практически нет. Если завтра к полудню я не попаду в Мурманск, то…
— Что — «то»? — ласково переспросил хозяин. Глаза, однако, остались пристально-серьезными. — Мир рухнет?
— Откуда вы знаете? — вскинулась Славина и тут же поняла, что выдала себя с головой. Потому снова громко шмыгнула носом и прошептала. — Помогите мне, батюшка! Мне очень нужно в Мурманск, очень…
— Мурманск… — Священник откинулся в кресле, провел ладонью по глазам, словно снимая с них невидимую пелену. — Странный город… Холодный, мрачный, неприютный, а тот, кто душу его поймет, навек прикипит. И сниться он будет, и звать, и манить, словно родное существо, ненароком забытое. И такая тоска скручивает, что среди ночи подхватился бы и пешком пошел… Я ведь там почти всю жизнь прожил.
— Я знаю, — вырвалось у девушки.
— Знаешь? — Отец Павел настороженно подобрался, выпрямил спину. — Откуда?
— У меня там подруга самая близкая, Маша Логинова, журналист…
— Машутка? — облегченно расслабился хозяин. — Славное существо, родное, близкое. А ты, значит… Постой, постой, — он привстал, внимательно вглядываясь в Ольгино лицо, — вот дурак старый! Сразу-то и не понял. Думаю, что-то знакомое, где-то я тебя видел. Фамилию-то спрашивать неловко было… Ну, Олюшка, — он пересел к ней на диван, — раз уж мы с тобой заочно знакомы, да еще так хорошо, рассказывай. Если не тайна, конечно. Что там за конец света нам грозит?
Сколько времени ушло на Ольгин рассказ — никто не следил. Девушку словно прорвало. Впервые за последние дни, выморочные и тяжелые, она могла выговориться. И, повествуя о грустных и невероятных событиях, с ней происшедших, сама впервые сумела посмотреть на них со стороны. Заново оценивая, анализируя и ужасаясь.
Священник не просто слушал — внимал, переживая вместе с рассказчицей и людскую подлость, и фантастические видения, и невероятные беседы с кошкой. Впрочем, в их маленькой компании все это время присутствовал и третий участник беседы. Лысый Пушок, угнездившийся на хозяйском кресле, сопровождал Ольгин рассказ куда более эмоциональной реакцией: то раздраженно шипел, то жалобно и тихо мяукал, а когда Ольга дошла до рассказа о Рощине, и вовсе стал тихо порыкивать, словно сторожевая собака, учуявшая хитрого и злобного врага.
— Значит, Влад все же добился своего, — задумчиво проговорил отец Павел, заботливо вытирая слезы с Ольгиного лица и заставляя ее, как младенца, высморкаться, поскольку дышать она уже совершенно не могла.
— Вы с ним знакомы?
— В одной школе учились. Да и потом частенько встречались. Вечный мой оппонент, — хозяин грустно улыбнулся. — Очень умный он, знает много, памяти его я грешным делом завидовал. Все пытался его убедить к свету обратиться… Ладно, — он встал. — Ночь уже. Давай отдыхать. Времени у нас всего ничего.
— Батюшка, — Славина моляще ухватила священника за подрясник, — помогите мне! Может, на попутке, выйдем на дорогу, вам никто не откажет! Я не могу отдыхать! Мне в Мурманск надо!
— Отсюда до Мурманска — часов шесть ходу. Говоришь, в полдень быть надо? Значит, выедем часа в четыре, чтоб с запасом.
— Выедем? На чем?
— На моей «Волге». Не твоя импортная ласточка, конечно, но идет хорошо, надежно.
— Так вы со мной? — Ольга все еще не верила.
— Неужто я тебя одну на поединок с Рощиным отправлю? В Мурманске не только он родился… Так что — спать, дитя мое. И немедленно.
— Так я, вроде, выспалась, не усну…
— Еще как уснешь! — Хозяин открыл узорчатый шкафчик, извлек массивную толстостенную бутыль, отлил из нее в хрустальную стопку вязкой темной жидкости. — На, прими!
Ольга послушно отправила содержимое в рот. На вкус неведомое снадобье напоминало не то гематоген, не то шоколад, в который щедро добавили можжевеловой горечи.
Отец Павел набулькал себе ровно такую же порцию, выпил, убрал бутыль.
— Ну, все. Отдыхай.
Завяла зеленоватая лилия, заерзал и тут же затих прищемленный плотной дверью лучик света, в комнате воцарилась темная и теплая тишина. Ольга немного повозилась, устраиваясь поудобнее и готовясь провести без сна эти несколько часов. Прикрыла опухшие от слез глаза.
Вдруг кто-то нежно и тихо мурлыкнул у самого уха.
— Пушок, — девушка протянула руку, — иди ко мне.
Кот не пошел, однако снова мурлыкнул, громче и настойчивей.
— А, ты выйти не можешь, — догадалась Ольга и вскочила с дивана открыть дверь.
Яркий свет большой люстры ударил в глаза, посредине комнаты стоял совершенно одетый отец Павел. На круглом обеденном столе грузно осел массивный рюкзак.
— Проснулась? Вот и славно. Пушок поднял? Не сильно ворчал?
— Да я и не уснула еще. А вы что не ложитесь?
— Выспался, — улыбчиво сообщил хозяин. — Мне, старику, много ли надо?
— Так что… уже… — Ольга скосила глаза на услужливо выползшие из-под рукава свитера часы. — Половина четвертого? Ничего себе…
* * *
Адам неслышно скользил вверх по узкой тропинке. Он умел ходить так, что ни один камешек, ни одна песчинка даже легким шуршанием не тревожили ночной тишины. Без этого навыка, полученного путем долгих изнурительных тренировок в боевом подготовительном лагере, он сто раз мог бы уже быть убитым. Но он хотел жить, а потому — научился ходить неслышно, как осторожный дикий зверь, задерживать дыхание, сливаться с ночью, становясь ее частью, невидимой и неощутимой.
У подножья плато, с которого открывался вид на догонское святилище и на хижину хогона, чеченец остановился. Вжался спиной в темный влажный камень, огляделся. Беззвездное низкое небо, комковато вспухшее от тяжелых туч, осело прямо на пики гор. Тренированные глаза, различавшие окрестности в темноте не хуже прибора ночного видения, выхватили пустынное пространство. Верхушка хижины хогона чуть серебрилась на фоне черной скалы. Внизу, там, откуда он поднялся, стрекотали и гомонили какие-то насекомые, а здесь, наверху, словно отрезанная по невидимой границе, царила абсолютная тишина. То есть одно ухо, обращенное вниз, отчетливо слышало звуки, а второе, нацеленное на плато, втягивало в себя абсолютную, запредельную тишину.
