— Потому-то ты ко мне с симпатией и относишься, из-за контраста?
— Не только. Не переживай, Сцилл. Я уже много над этим думала. По-моему, я поступаю правильно.
Сцилла, потянувшись вперед, отколупнула себе еще кусочек пирожного Милены — взбитый протеин с морковью. Стакан с так называемым молоком Милена на всякий случай придвинула к себе (эту жидкость называли еще «болтанкой», за мутноватость).
Сцилла жевала с задумчивым видом.
— Ты знаешь, что тебя собираются сделать Народной артисткой?
— Что? — У Милены замерло сердце.
— Сделают, сделают. В «Комедию» сейчас вкладывают больше, чем в любой другой проект. Причем не только Британский Консенсус, но и Европейский. Старичкам Вампирам такого и не снилось. Нет, обязательно тебя на Народную выдвинут.
— До тебя дошли какие-то слухи?
— Зачем? Элементарная логика. Так уж устроена система. Стоит в нее влиться, и уже можешь играть с ней как хочешь.
Еще одно посягательство, и от пирожного Милены остался лишь скромный кусочек. Нет, не может быть. Сцилла говорит что-то не то. Тем более что ни с какой системой она, Милена, не заигрывает.
— Я никогда к этому не стремилась, Сцилл. Никогда этого не просила.
Не нужно мне этого и сейчас.
«Все равно дадут. Они считают тебя своей собственностью. Во всяком случае, они так думают».
Снаружи в ночи ожило еще несколько колоколов. Звук словно рождался из черного, беззвездного неба. Опять кому-то плохо. Болезнь прогрессирует.
«Чертов Консенсус. В итоге ты всегда добиваешься от меня того, чего хочешь».
Ужас просачивался в помещение, словно темная вода в корабельный трюм. Милена подумала о Троун Маккартни. В космосе казалось, что все беды, все проблемы остались позади. Но вот снова Земля, о которую ты словно ударилась после падения. Людям позволяют умирать. А что будут делать дальше — отстреливать?
Милена поднялась.
— Нет, не могу больше вот так сидеть, — сказала она Сцилле.
Она подошла к столику Мильтона. Сидящие там слегка насторожились, на лицах мелькнула боязливая растерянность.
«Побаиваются», — поняла Милена.
— Мильтон, — обратилась она. — Мне нужно с вами поговорить.
— Да, радость моя? — Опять эти глумливые буркала. — В чем дело?
Милена, подтянув стул, села рядом с Министром. Рядом встала Сцилла, положив ладонь на плечо подруги.
— Мильтон, в космосе я работала с Ангелом. Это сущности, с которыми Терминалы взаимодействуют в пятом измерении. Совсем недавно — уже здесь, на Земле — я разговаривала с Билли, который в свое время работал со мной в «Бесплодных усилиях любви». Теперь он среди Жужелиц, и рассказал мне о том, как они живут. Так вот я вам клянусь: то, что видят Жужелицы и как они воспринимают мир, фактически не отличается от того, как его видят Ангелы. Не отворачивайтесь, Мильтон, выслушайте. С Жужелицами не происходит ничего странного или дурного. Они абсолютно здоровы. Просто они видят мир по-иному. С ними можно великолепно уживаться. Это первое. Второе. Очень многие из недавно заболевших от других вирусов — это люди, которые известны и мне и вам. Они из нашего Братства, Мильтон. Средств у Зверинца предостаточно. Неужели нельзя создать что-то вроде приюта, где за этими людьми стали бы ухаживать?
Мильтон, ощерясь улыбкой, лишь пожал плечами.
«Нет, до этого болвана ничего не доходит. Надо будет разговаривать с Мойрой», — решила Милена.
Голосом Кассандры заговорила подруга Мильтона:
— Все, что сейчас делается, происходит по воле Консенсуса.
— Значит, эта воля направлена не туда, куда нужно, — сказала Милена. Фраза вонзилась в цель как кинжалом.
— Да как вы можете такое говорить! — ощерясь улыбкой подобно своему приятелю, воскликнула подруга Мильтона, оглядываясь на собратьев-Вьюнов в поисках поддержки. — Вы хотите сказать, что мир — весь мир — ошибается?
— Да, — ответила Милена, стойко снося буравящие взгляды. И она принялась яростно кивать головой, осознавая свою правоту. — Да, да, да, да!
Она поняла, что всю свою жизнь хотела сказать именно это. При этом Милена не обращала внимания на фосфоресцирующее пятно у себя на ладони, которое само по себе начало светиться ярким, неистовым светом.
ПОТРЕБОВАЛОСЬ ОГРОМНОЕ КОЛИЧЕСТВО времени и сил, сидения на всякого рода бюрократических собраниях и комитетах. Потребовалось содействие Мойры Алмази, и вообще много такого, о чем подробно рассказывать неинтересно. Но Милена смогла и спасти Жужелиц, и помочь больным.
— Волшебница, — разводила руками Сцилла.
МИЛЕНА ВСПОМИНАЛА СОН.
Она находилась в космосе, в невесомости, пристегнутая к койке, чтобы не уплыть. Причем голова тоже была привязана к подушке.
И вот из тумана того нелегкого сна, из света и безмолвия, выкатила на своей коляске Хэзер, Читавшая Маркса. Она широко улыбалась, чем-то очень довольная. На Хэзер было ниспадающее складками одеяние Вергилия.
— Глянь-ка, кого я тебе привела, — сказала она, лучась из-под своих толстых очков.
И тут среди безмолвия и света послышался голос. Он говорил без слов, но Милена его узнавала. Во сне она почувствовала, как глаза ей щиплют слезы, и ощутила томную, тоскующую радость теплого объятия. Не прибегая к словам, голос словно указывал ей, чтобы она ставила Данте по-своему. Он давал ей свое соизволение.
Ничему не удивляясь, Милена увидела, как вдоль газонов лондонской Набережной ступает Данте. Глаза его, нос и подбородок были хищными и острыми как кинжалы. События его эпохи вынуждали Данте быть политиком. Он был Вампиром Истории и направлялся в кафе «Зоосад». Там, в Зверинце, он встречался с Бестиями, и в их глазах видел отражение собственной алчности, собственного коварства и злости. Он всходил по ступеням, а над куполом Зверинца всходило солнце, и Солнце это было Богом — так гласила музыка Ролфы.
И, пройдя сквозь завесу пара от кофейного бачка, он опустился на скамью напротив Сциллы, которая вершила над ним свой суд.
«Ханжа. Гневливый лицемер. Одержимый спесивец», — казалось, говорила она. Хотя Сцилла представала в виде рассеянного спектра, голос был не женский, а скорее призрачный. Это был Вергилий — не мужчина и не женщина. «Есть одно место, — говорила она, — где находится лишняя одежда». И через ворота повела Данте на Кладбище, а створки ворот за ними гулко захлопнулись. Они пробирались через темноту, минуя души мертвых, подобные пустой и ветхой одежде, пока не вышли на свет.
Там за столом сидела и пела Ролфа, а рядом с ней болтала ногами Люси.
«Мы Беатриче», — изрек голос.
«Ведь это же ты; правда, Ролфа? Ты же действительно здесь, со мной. Кто же еще мог оркестровать “Комедию”? Кто еще мог столь решительно возвратиться из мертвых, ступая по дороге в моей голове? Эта дорога — из зарубцевавшейся ткани, посредством которой я сообщаюсь с Консенсусом. Ах вот ты где, любовь моя. Все еще где-то там, сидишь и поешь за завесой темноты».
