— Спасибо вам, парни, — поблагодарила она. — Вы давайте работайте дальше. А я еще тут немного постою, подожду.
— В случае чего мы здесь рядом, — сказал тот, которого звали Хасан. Ребята тесной стайкой отправились обратно на работу. Ворота за ними задвинулись, одновременно разом исчез и свет от фонаря.
Пение оборвалось. Вместо него раздался вопль:
— Ууяяуу! Ууэээиииу! — Это было настолько душераздирающе, словно кого-то там рвали на куски. Один такой надсадный вопль, и все: с голосом можно смело распрощаться навсегда.
И Милена наконец услышала: возле уха будто кашлянули.
«Тфрю!»
Впечатление было такое, будто кто-то, отхаркнувшись, сплюнул. Затем все стихло.
Милена стояла во тьме, теперь уже совсем непроглядной.
— Ролфа, Ролфа, ну где ты? Ролфа, это я! Мы все за тебя переживаем, все с ног из-за тебя сбились. Ну откликнись, пожалуйста!
В ответ — тишина. Милена приложилась к бутылке с виски. А потом пошла восвояси. Бутылку аккуратно прислонила к стене улицы Вергилия: вдруг Ролфе понадобится.
И наконец, кое-как добравшись до Раковины, забылась у себя в комнате сном.
Наутро она проснулась поздно, с похмелья. В комнате пахло сладковатым запахом перегара. Первой мыслью было: надо идти искать Ролфу.
Хотя нет, не надо. Она жива, и пора положить всему этому какой-то конец. Нельзя больше вот так из-за нее одной изводиться. Есть же еще и другие люди, которым требуется внимание. Есть новая театральная труппа, которую нужно организовывать.
«Ведь теперь они, а не Ролфа, зависят от тебя».
Вошел Джекоб. Обычно он приходил в другое время.
— Приветствую, Милена, — как всегда, с робкой учтивостью сказал он.
— Приветик, Джек, — отозвалась Милена.
И Джекоб протянул карточку с золотым обрезом. Милена, спрыгнув с кровати, выхватила ее у него из рук.
Письмо начиналось словами:
привет рыбка!
ну вот ролфа опять к нам вернулась — пришла домой прошлой ночью — только ей чегото нехорошо — что вы человеки такое с ней сотворили? зои в порядке — скачет как свихнутая какаянибудь жаба в тоге — я ее убеждаю что ролфа сама над собой опять такое учудила — так что мы сейчас все с ней возимся и я знала что ты тоже хотела обо всем знать вот я и пишу у нас с отцом сейчас наверно опять поднимется по этому поводу буча — я хочу чтоб ролфа вначале чуть оклемалась а потом уже как следует обо всем расспросить что она собирается делать — если скажет что хочет петь чтож пусть поет — а отец все хватается за возможность на нее давить чтоб все вышло по его — наверно все старики в основном так поступают с молодыми — лепить из них что нибудь как из глины, авось что получится — все беды нынче в мире от того что вы люди пытаетесь всех причесать под свою гребенку и вирусы ваши от которых моя дочка раньше такая здоровая теперь буквально слегла — нога моя меня просто сводит с ума — так и подмывает удрать отсюда на Юг выбраться из этого чертова Кенсингтона — здесь народ только и делает что деньги считает — ВЕСЬ ДЕНЬ — на своих этих машинках — думаешь когда же они наконец подсчеты свои закончат пусть хоть пальцы отдохнут — эх как меня туда на южный континент тянет — там хоть лед и моржи все те же не знаю сладко ли тебе сейчас приходится — но послушай — лет через пятнадцать ты все еще будешь рассказывать людям как к вам тогда собаки понаехали — ведь забавнее у вас сроду ничего не приключалось — вот так со всем этим и надо поступать — превращать все это в смех — как нибудь я порассказываю тебе свои истории про ролфиного отца!!!!!!!
ты мне знаешь тоже как нибудь отписывай — у меня никогда не было друга суслика и вообще хотелось бы знать как ты там это все пережила
твоя
гортензия пэтель
эй — я не знаю как тебя звать — я щас просто дам это письмо своей служке за дверью пускай тебе отнесет
«Улыбаться, — подумала Милена. — Благодаря ей я могу улыбаться. Как в свое время благодаря Ролфе».
— Джек, ты не подождешь минуточку? — попросила она. — Я сейчас быстренько напишу ответ.
Тот учтиво поклонился и сел, соблюдая тишину. Во всех этих словесных штампах надобности не было.
И Милена написала на обратной стороне карточки:
Я и сама никак в толк не возьму, как мне до сих пор удается быть Сусликом. Меня зовут Милена, но по какой-то причине друзья начали меня звать Ма. Спасибо за то, что держите меня в курсе. Скажите Зои, что я извиняюсь.
Внизу письма Милена подписала: «С любовью». Это Джекоб, прежде чем уйти, отметил одобрительным кивком.
На подоконнике лежал тот самый большой серый фолиант. Милена потянулась за ним, но он как будто сам упал ей на колени. «ДЛЯ АУДИТОРИИ ВИРУСОВ», — гласила приписка под названием. Ох, Ролфа. Что же это означает? Милена взглянула на бисерную паутинку нот, которые, словно пытаясь спрятаться от нее, ежились между строк. Большинство из них было написано красным, но там, где прямая речь, цвет был черным. Что это означает, Ролфа?
Комедия с ее мистериями — вот единственное, что она оставила после себя, после своего ухода. Милена взяла серый фолиант, сунула себе под мышку и отправилась на аудиенцию к Смотрителю Зверинца.
— Что ж, мисс Шибуш, — проговорил Министр. Он жутко простыл и говорил с трудом; даже суставы как-то припухли. — День выдался действительно памятный, не так ли?
— Я извиняюсь, — прошептала Милена.
— От Семьи нами была получена нота протеста. Мы на нее отреагировали нотой извинения.
— Она теперь дома, — сказала Милена.
— М-м, — протянул Смотритель. Он не мог даже повернуть голову, сидел как заржавленный. — Получается, ее музыка для нас потеряна?
— Они ее теперь к нам не выпустят. Обвиняют нас в том, что мы подвергли ее такой болезни, — честно сказала Милена.
— Что ж, — вздохнул Смотритель, неловко шевельнувшись. — Если потребовалась такая сверхдозировка вируса, то, может, оно и к лучшему, что она останется у себя дома.
— Мы разрушили ее сущность, — констатировала Милена наихудший из возможных диагнозов, как будто, сказав это, она делала этот диагноз неверным.
— Тогда это трагедия, — коротко заметил Смотритель.
«Нет, это не так».
— У нас по-прежнему остается это. — Милена предъявила фолиант «Божественной комедии».
— Но она не оркестрована, — заметил Смотритель.
— Ее можно оркестровать, — заявила Милена.
И без того узкие глаза сузились еще сильнее.
— Вы вышли из доверия, мисс Шибуш.
— Дело не во мне.
У Министра слезились глаза, и он время от времени крупно моргал.
— Сколько здесь часов музыки?
