— Она у меня в кабинете, — соврал тот.
— Нет. Ее там нет. Я искала у вас в кабинете, и не нашла. Где она, Макс?
Он уставился на нее еще более беззащитным, чем его нагота, взглядом.
— Безобразие! — крикнул он. — Я дирижер оркестра, в конце концов! А она, видите ли, шарит у меня в кабинете!
— Макс. Где книга?
— Я ее вам верну.
— Она в этой комнате?
Комната была невелика: умывальник, кровать, шкаф, бельевая тумба. Дирижер был членом Партии (к нему народное прозвище партийцев — Противные — подходило особенно удачно), потому располагал отдельным ватерклозетом — члены Партии имели привилегии. Но большой серый фолиант в этом тесном пространстве утаить все равно было бы негде. Одежда громоздилась прямо на полу, странными кучами, переплетаясь рукавами и штанинами, как будто ее пытали.
— Вы ее что, потеряли? Макс?
— Я сказал, что найду ее вам! — крикнул он. Даже гнев у него был каким-то плаксивым. Трясущимися руками Макс принялся натягивать мешковатые штаны с отвислыми коленками.
— Вы отдали ее кому-то еще, переписать музыку? — Макс не ответил: с надутым, уязвленным видом он натягивал носки. — Если вы ее кому-нибудь отдали, просто скажите, кому именно: я сама схожу и заберу. — Молчание в ответ. — Макс. Прошу вас, ответьте: вы ее кому-то отдали?
— Вот еще. С чего еще.
— Макс, скажите внятно: да или нет?
— Я не помню! — громко взвизгнул он.
— Вы… не помните? — Теперь черед омертветь настал уже для Милены. Голос у нее стал по-детски растерянным.
— Нет! А теперь оставьте меня в покое, вы меня отвлекаете.
— Макс, что значит: вы не помните?
— Не знаю! Я крайне занятой человек с полной концертной программой, и у меня есть вещи поважнее, чем эта ваша вздорная книжонка.
— Макс, Макс! Это была колоссальная работа. Это не ваша собственность, она принадлежала Зверинцу, всем. Что значит: вы были заняты? Прошу вас, ответьте, Макс!
Он не говорил — не мог, ему нечего было сказать. Милена начала обшаривать комнату. Она поочередно ворошила груды одежды — штаны, рубахи, носки, — сбрасывая их в одну кучу посреди комнаты. Стянула с кровати простыни и пододеяльник, отодвинула от стены матрас и заглянула за него. Все это время Макс стоял, держа руки на бедрах.
— Давайте, давайте, поднимайте кавардак, — храбрился он. — За койкой вы ее не найдете.
— Может, ты ее засунул себе в жопу? — сказала Милена. Макс побледнел.
Милена выпрямилась и с хладнокровием, какое только позволял ей гнев, перешла к содержимому шкафов. С верхней полки она выгрузила залежи бумаги — дефицитной, нотной, линованной типографским способом. Вся она была изведена самым неблагодарным образом. Ноты на листках были нарисованы вкривь и вкось, многие нотные линейки были нервно зачеркнуты; местами каракули выдавали разгневанность того, кто их торопливо корябал. Иногда ноты переходили в беспорядочные рисунки — бессмысленные узоры, рожицы или женские гениталии.
— Что бы я только ни отдала, чтобы иметь такую бумагу, — заметила Милена, презрительно поджав губы.
— Ну ладно, — сказал Макс и взялся помогать с таким видом, будто делал одолжение. Он был выше Милены и мог дотянуться до верхней полки. Встав впереди нее (и загородив таким образом поле зрения), он начал пачка за пачкой перебирать бумагу.
Проходясь по первой полке, он то и дело повторял:
— Здесь ее нет! Ах, и здесь тоже. — Фраза повторялась с каждой новой стопкой бумаги: — Надо же, и здесь нет! И здесь, — как будто подразумевая: «Что я говорил, а? Говорил же я! Дескать, ну что, теперь видишь? Ушла твоя книга, ушла навсегда».
— В этой комнате ее нет, — произнес он наконец как эпилог.
— Так попытайтесь вспомнить, Макс. Большая серая книга. Что вы с ней сделали, Макс? — Молчание. — Макс, когда вы ее последний раз видели?
— Не знаю. Давно уже.
— Почему вы ничего не сказали мне?
— Я думал, она как-нибудь всплывет.
— Макс! — вскрикнула Милена, чувствуя, что сейчас брызнут слезы. — Макс, как вы могли так поступить? Так поступить, и при этом сохранить хоть чуточку самоуважения!
Его лицо не выражало решительно ничего.
«В тебе нет никакого самоуважения, — горько подумала Милена. — Вообще. Вся твоя жизнь — маска. Что ты пытаешься за ней спрятать, ничтожество?»
У человека подобного толка есть мотивы, представляющие загадку даже для него самого. Сам того не сознавая, Макс, ты пытался уничтожить «Божественную комедию». Мысленно представив себе залежи изведенной бумаги и те сердитые, бессмысленные каракули, Милена без всяких слов поняла, что он подсознательно хотел потерять книгу.
Милена окинула взглядом этого человека — такого безобразного и беспомощного, что понятие жалости было к нему даже как-то неприменимо. Чувствовались лишь гнев и насмешливое презрение. Где-то в этой одутловатой голове лежит ответ; настолько глубоко, что ему даже самому не доискаться. А чтобы все же сделать это, нужен кто-то способный считывать мозг.
«Мне нужен Нюхач», — поняла в ту секунду Милена. И тогда стало ясно, что следует предпринять.
— В течение недели ставить в известность Министра я не буду, — сказала она. — Я не буду ему докладывать, что вы потеряли весь огромный, неоценимо важный проект; не буду — в течение одной недели. Начинайте думать, Макс. Я не скажу ему о происшедшем, если книга будет мне возвращена. Но до той поры, пока она не отыщется, я буду постоянно приходить — опять, и опять, и опять.
После него она отправилась прямиком к Аптекарше.
Без слоя клоунской косметики лицо у этой женщины было красивым, хотя и резковатым. Пожалуй, чересчур трепетные ноздри, чересчур алчные глаза, слишком четко очерченный рот. Лицо преступницы. Вот она-то и была нужна сейчас Милене.
— Мне надо найти Нюхача, — сказала ей Милена. — Ты мне поможешь?
ЕСЛИ ЧЕЛОВЕКА СТОШНИТ в условиях невесомости, рвота его свободно парит, слегка распластываясь под сопротивлением воздуха, пока во что-нибудь не угодит. Тогда она к тому предмету пристает, но ненадежно, удерживаясь только благодаря силе трения. Та же ткань не впитает влаги и не сгодится на то, чтобы ее подтереть, — она ее просто снова оттолкнет в свободный полет. В конечном итоге рвота покроет в летательном аппарате любую поверхность слоем настолько ровным, насколько позволит ее текстура.
Основная часть рвотной массы Милены задрейфовала было к вентиляционному люку. Но на полпути вдруг неожиданно устремилась назад, раздувшись пузырем, как будто самопроизвольно обзаведясь головой, а заодно и сообразительностью. Колыхаясь, подобно диковинному спруту, она держала курс на Милену.
Что-то схватило Милену за лодыжку. Она лягнула.
